Опровержение-2

Про любовь, про время. Про то, чего делать нельзя Рассказ с двумя концами.

— Зачем ты говоришь мне все это?
— Тебе не понравилось? Я так и думала. Тебе никогда не нравилась правда.
— Ну да, есть случаи, когда объяснения в любви не нравятся.Такие случаи есть. Но это не совсем тот случай. Честно говоря, просто это странно от тебя слышать. Я давно от тебя этого не слышал.
— Больше двадцати лет, правда?
— Гораздо больше. Я, кстати, ничего не забыл. Больше двадцати лет прошло, а я помню, что ты написала мне, когда я показал тебе свой дневник.
— Я тоже помню.
— Врешь.
— Нет, помню. Я тогда и написала, что люблю тебя. Сказать не смогла, а написала легко.
— Тебе вообще всегда легко писалось.
— Кто бы говорил!
— Но ты же, значит, помнишь, что уже тогда ты предъявила серьезные претензии мне. Ты написала… Да нет, я помню. Что я в этом дневнике что-то страшное сделал с нашим счастьем.
Что изобразил только наши беды. А не было в этом дневнике «скрипа шагов у кабинета, балконов,
  яхт»… Чего-то такого еще не было. Что-то я забыл тогда написать. И ты правда написала, что тебя больше нет и что есть только материализо вавшаяся любовь ко мне. И что у этой любви «человеческие очертания, два глаза, бледно-смуглая кожа — представляешь, все как у людей!» Ужасающе неловко это сейчас читать. Детский лепет и то убедительней.
— И ты называешь это претензией?
— Ну да. Ладно, не хотелось бы поругаться сейчас.
— Все равно поругаемся.
— Через океан ругаться накладно. Как ты живешь?
— Ты будешь смеяться — воспоминаниями.
— Ты, по-моему, что-то не то говоришь.
— А что, об этом нельзя говорить?
— Да можно, можно. Только я же тебе никогда не верил. Почему ты молчишь?
— А ты как думаешь?

— Привет! Ты куда пропала? Ты молчала чуть не месяц. Что случилось? Почему ты перестала со мной говорить?
— Ты вообще-то не должен был это знать, но я скажу тебе. Лена в больнице.
— Что с ней?
— Вены порезала. Выздоравливает.
— Что с ней?! Из-за чего порезала?!
— Из-за тебя, я думаю. Один наш очень дальний родственник привез ей один твой роман. Он, по-моему, не пользовался успе хом в России.
— Какой?
— «Опровержение».
— А, ну да.
— Она его прочитала. Закрылась от всех на ключ и читала. Читала несколько дней. Наверное, не один раз. Потом пыталась поговорить со мной.
— Дальше понятно.

— Что тебе понятно? Ну да, я не смогла разговаривать с ней. Виктор попросил меня помочь ему, мы сажали цветы. Это тоже работа, и я должна была это сделать.
—Его зовут Виктор?
— Да, у него русское имя.
— Ты долго, наверное, искала человека с русским именем.
— Потом она пошла принимать ванну. Ну, ее долго не было. Дальше действительно понятно. Вызвали «скорую». Полиция приехала. В больнице уже были репортеры.
— При чем тут репортеры?
— Из-за Виктора. Он же известный человек. Очень же известный.
— Перестань так гордиться этим. Так ты думаешь, что она из-за этого романа? Там же не было ничего особенного…
— Ну да, ничего. Просто вся наша история. Зачем ты это сделал? Зачем ты написал всё это? Всю эту чушь?
— Чушь. Ну да, чушь. Подожди, я сейчас найду. «У меня просто опускаются руки: ведь так много дел и обязанностей Новый Год ещё этот, а я только увидел ее, услышал ее, почувствовал ее — и все, вчера я все сказал ей по телефону ….» Конечно, чушь. Потому что просто не верится, что все это могло быть. А особенно вот целоваться на балконе… Господи, когда я сейчас вижу целующихся на балконах меня даже как то... волнует что ли
— А ты что, заглядываешься на балконы? И когда
в последний раз тебя волновало?
— На днях. Когда в очередной раз ехал с работы. Машина стоит в пробке. А балкон не двигается.

— Я наврала тебе про цветы. Я не сажала цветы.
— Могла бы и не говорить. Ничего более фальшивого ты придумать не могла. А чем вы на самом деле занимались?
— В церковь ездили.
— Молодцы!
— Ну, ты же этому тем более не поверишь.
— Именно в это — с большой охотой.
— Ты не должен был писать этот роман.
— Тогда ты не должна была делать ничего такого, из-за чего мне бы захотелось написать этот роман.
— Нужно иметь право писать о трагедиях.
— Ты считаешь, я не заслужил?
— Ты не заслужил. Как ты посмел это сделать!.. Сволочь!.. Это же было все между нами, только между нами! Роман! «Опровержение»! Назвал бы еще «Без комментариев»!
— Хорошая мысль. Я запомню.
— Да будь ты проклят! Гад! Это еще хуже, чем твой дневник. А на самом деле одно и то же. Все это ложь! Одни страдания! А было счастье! Столько счастья! Я же помню! У меня в жизни никогда не было столько счастья! И у тебя, не было!
— Не кидай трубку! Ты позвонишь мне? Или дашь телефон
Лены? Скажешь, что с ней?!
— Замолчи!

— Да, привет. Это ты? На этот раз ты не звонила две недели.
— Это я. С Леной все хорошо. Она уже ходит в университет.
— Она звонила мне.
— И что она сказала?
— Правду. Она, в отличие от тебя, говорит правду.
— Так ты знаешь?
— Что она не резала вены?
— Она сказала тебе?
— В эту чушь я тоже не поверил сразу. В этом было еще больше пошлости, чем в истории с цветами.
— Да, этого не было. Я бы сошла с ума, если бы она резала вены.
— Слушай, мы можем хотя бы раз в двадцать лет поговорить с тобой по-честному? Один раз. Ты мне все расскажешь, и все. И я даже звонить больше не буду.
— Давай попробуем.
— Давай я тебе помогу. Начнем с того, что это ты решила порезать себе вены, когда прочитала роман.
— Ну нет, не порезать вены. Это мерзко.
— Ну, может, ты еще что-то придумала. Я же знаю, на что ты способна. Когда у нас с тобой появилась первая отдельная квартира с балконом, что ты сделала, оставшись в ней одна?.. После всех разговоров про то, какое это счастье — после стольких лет скитаний по общежитиям прийти на свою кухню. Сесть за стол, включить свечку…
— Зажечь.
— Ну да, зажечь свечку… А потом…
— А потом выйти через дверь на кухне на балкон, перешагнуть, встать, поглядеть вниз и заорать, чтобы меня кто-нибудь затащил обратно — потому что очень страшно стало. Если бы я тогда не поглядела вниз, я бы прыгнула, наверно.
— Нет, в тот раз ты бы не прыгнула. Ну вот, я же знал, что ты все помнишь. А все, что ты забыла, ты вспомнила, когда прочитала этот роман. Расстроилась очень. И решила, что надо же что-то делать. Нет, не стала резать вены. Ты пошла и напилась. Тебе было очень тошно, именно потому, что ты все вспомнила. Эти  двадцать лет, которые мы потеряли. Ты их вспомнила. Они у тебя, можно сказать, пронеслись перед глазами. То, из-за чего ты тогда уехала… и это ты вспомнила. Тебе стыдно стало. И ты пошла и напилась, потому что, как тебе показалось, это было равносильно самоубийству. Каким-то краем сознания ты успела, как тогда за перила балкона, зацепиться за мысль, что утром ты оклемаешься и поедешь в свою церковь, что Виктор отвезет тебя. Я думаю, что именно так все и было. И это хуже всего из того, что могло быть, потому что и этого ты никогда не делала. Я не думаю, что ты пила.

— Ты что, и сейчас роман пишешь? Прямо сейчас?
— Почему роман? Рассказ.
— Ты хочешь, чтоб я не напилась, а повесилась?
— Я хочу, чтобы ты пришла в себя.
— Не похоже. Ты, кстати, наконец-то не угадал. Я пила. Долго.
— У тебя долго — это сколько?
— Три дня.
— О!
— Мало? Ты, когда писал, рассчитывал на более серьезный эффект? На неделю? Нет, милый. Я пила три дня, и тут мне нечем тебя утешить. Твоего писательского дара не хватило, чтобы заставить меня пить неделю. Я и так оказалась слишком чувствительна к печатному слову.
— А где был твой Виктор?
— Где-то поблизости. Я не знаю. Он был не нужен мне. Я тогда поняла, зачем ты столько пил. Это такое счастье проснуться и так по-мужски нащупывать, не разлепляя глаз, трясущейся рукой бутылку, сделать несколько глотков, откинуться на подушку, поваляться еще пять минут и только потом, никуда не спеша, встать и начать пить по-женски.
— Да, это правда. Ты в самом деле пила три дня. А может, и четыре.
— Это радость, которой я лишала себя больше сорока лет. Дура. Помнишь, я сказала тебе как-то, что ты,будешь алкоголиком?
— Я был.
— Ну, тогда я, можно сказать, завидую тебе.
— Сейчас уже нечему завидовать. Еще один вопрос: а что ты пила?
— Что нашла, то и пила. Там много было. Вино, виски, пиво.
Я не закусывала. Ты можешь гордиться мной.
— А почему не позвонила? Я любил звонить тебе, когда напивался.
— Я выключила все мобильные телефоны и спрятала так, чтобы лень было их искать, потому что вот уж этого точно не надо было делать. Но я не ожидала от себя, что способна на другую глупость. Я приехала к тебе.
— Ты опять врешь!
— Ты знаешь, что нет.
— Я не знаю! Я не видел тебя! Ты врешь!
— А я тебя видела. Ты вышел из дома. Ты очень торопился. Был очень сильный ветер. Возле вашего дома все время очень сильный ветер. Скажешь, нет?
— Дальше.
— Дальше — больше. Ты подошел к машине, счистил снег
такой синенькой щеточкой… У тебя же синенькая щеточка?
— Вообще-то желтая.
— Врешь, сволочь, синенькая. Мне, кстати, машина твоя не понравилась совершенно. Зачем тебе такая огромная? И зачем ты затонировал стекла?
— Ошибся.
— И я знаю, что ты делал потом целый день. Милый, я знаю, из чего на самом деле состоит твоя жизнь. Я все знаю теперь. Напишешь об этом рассказ? Я помогу тебе. С чего начнем?
С того, как она выглядит? Наверное, это логично в рассказе рассказать прежде всего о том, как выглядит главная героиня твоего романа. Или нет, это ведь рассказ, ты сам сказал. Давай напишем! Только вряд ли это все поместится в рассказ! Это как минимум повесть!
— Любую жизнь можно поместить в рассказ.
— А две? Можно две жизни
поместить в рассказ?
— Без проблем. Сколько хочешь. Дело техники.
— А две и жизнь еще одной маленькой девочки, которая, перестав видеть тебя, еще два года спрашивала… Господи, я не скажу тебе, что она спрашивала!
— Я что-то никак не могуповерить. Ты что, прилетела из-за океана, чтобы следить за мной? И что, целый день?..
— Три дня. Три дня я не отходила от тебя. Ты оказался очень занятым человеком, я это оценила. Я еле успевала за тобой. Ты слишком быстро ездишь, тебя часто останавливают.
— Ты, видимо, тоже быстро ездишь. И что, ты ни разу не потеряла меня?
— Я однажды уже потеряла тебя, так что примерно представляла себе, что значит остаться без тебя еще раз, и очень стара лась, чтобы этого не произошло. Шутка. Конечно, теряла. Тогда я возвращалась к воротам, через которые ты заезжаешь во двор твоего офиса, и караулила тебя там. И ты всегда приезжал, и это меня радовало, потому что я понимала, что твоя работа имеет для тебя значение. Ну так что, будем писать рассказ? А то я сама напишу. И опубликую.
— Ты хоть знаешь, как такие вещи пишутся? Что ты знаешь про это? Про хронотоп рассказать тебе? Это важно для рассказа. Или это будет в жанре отчета детективного агента главе бюро?

 — Я поняла, что ты любишь ее, милый. Ты любишь ее гораздо сильнее, чем когда-нибудь любил меня. Я не рассчитывала на это, честно. Я думала, что против меня будет только твой пятнадцатилетний сын. А оказалось, что все очень плохо. Я видела, например, как вы сидели в твоей машине у ее дома. Я, правда, ни черта не видела через эти затонированные окна. Ты привез ее из кино. Мы смотрели «Иронию судьбы. Продолжение». Помнишь?
— Ты что, тоже ходила с нами?
— Конечно. Я даже на какое-то время забыла о вас. Я так увлеклась. Сначала мне понравилось. Но потом там началось все то же самое. Они встретились через 30 лет…
— Через 20.
— Это мы через 20. А они через 30. И он сказал, что то, чего не сделаешь сразу, не сделаешь уже никогда. Он ошибался, пото му что сам же и сделал это. Они там в конце едут в одном ваго не поезда, помнишь?
— Ты слишком серьезно ко всему этому отнеслась. Это же лирическая комедия. Так себе. Новогодняя. Без права показа по телевизору.
— Они, в отличие от тебя, понимали, что не имеют права замахнуться на трагедию.
— И что было потом?
— Мы поехали к ней домой. И потом вы, встав у шлагбаума, разговаривали. Четыре часа. Мне бы хотелось послушать. Мне даже стало казаться в какой-то момент, что я слышу.
— Ну, надо было просто поставить в мою машину подслушивающее устройство. Ты ведь была близка к этому, правда? Тебе оставалось сделать один шаг.
— И я его сделала. Это на самом деле очень просто. Так что у меня все твои ходы еще и записаны. Все два следующих дня. Ну ладно, не важно. О чем вы говорили тогда четыре часа? И она еще к тому же выскочила как ошпаренная и бросилась бежать!
Я думала, она обязательно упадет, если не нарочно, то уж нарочно точно, и что ты тоже выскочишь. Но она не упала.
А ты не выскочил.
— Да, со мной произошло самое позорное из всего, что могло произойти.
— Да, милый! Ты посидел еще пять минут и заснул. Ты заснул за рулем. Тут же. Не двинувшись с места. Просто взял и отключился. Я ждала, пока ты уедешь, потом очень испугалась, под бежала… Господи, я открыла дверцу… Ты спал! Что, так обес силел от разговора?
— Я не помню, как уснул. Говорю же, позорная история.
— А я поняла, что мне здесь нечего делать. Когда у вас тут бушуют такие страсти. Да еще, как выяснилось, столько лет.
— То есть ты не зря следила. Все выяснилось. Можно было спокойно улетать обратно.
— Можно было. Но я не смогла.
— А когда же ты улетела?

— Я не улетела...

Продолжение следует...