Дядя
Тимофей, брат мамы, в детстве был для меня самым интересным человеком.
Примерно как сейчас для детей актер, играющий в фильме о Гарри
Поттере. Я много о нем слышала, но никогда не видела. Знала, что мы
когда-нибудь встретимся, и готовилась ему понравиться. Он воевал, вернулся
без одной ноги, носил то протез, то "деревяшку", как он ее называл,
жил неподалеку, в маленьком городке Салаир.
Мама с сестрой при встречах только и говорили о дяде. Все, что удавалось
услышать и подслушать, я, как припасливая белка, тащила в нору памяти, а там
уж занималась сотворением своего кумира.
Сестры любили его за ум и добрый нрав, за то, что заменяя отца, хорошо с ними
обходился и развивал, читая интересные книги и рассказывая, как устроен
мир. А еще он писал стихи. Об этом упоминалось вскользь, как о
чудачестве, слабости и прощалось. Часто проскальзывало: в нем - порода предка-француза,
дескать, и стать, и высокий лоб, и обходительность - от него. Но особое место
в пересудах сестер занимала женитьба дяди на особе, которую они не жаловали.
Самое обидное, что я услышала в их адрес, было:
- Пара! Гусь да гагара.
Гагара, она же Ася, считала Салаир своей родиной и находила его вполне
пригожим. Пока дядя бил фашистов и защищал любимую родину, она, конечно не
зная, что встретит вскоре такого достойного мужчину, "невестилась",
"крутила хвостом" и – "О, ужас! - принесла в подоле", то
есть родила ребенка, не будучи замужем, нисколько этим не смущаясь, не
защищаясь от нападок.
Как все в этом местечке, приютившемся в ложбине Салаирского кряжа, мыла
золотишко на горной реке, чтобы прокормить бабушку, мать и сынишку. Работа
сезонная, надо было обеспечить себя на долгую зиму. Препоручив сыночка
домашним, она по двенадцать часов колдовала над своим решетом, вытанцовывая в
холодной воде чечетку удачи - танец старателя. Руки и ноги болели,
отваливалась спина, мучил вечный кашель, но в конце каждого дня малюсенькая
кучка золотых крупинок на точнехоньких весах золотоприемной кассы сулила
сытость завтрашнего дня. Это давало силу жить дальше.
А как же! Ей предстояло встретить дядю Тимофея, полюбить его, родить троих
сыновей, пережить самый разнообразный человеческий опыт. История
взаимоотношений дяди Тимофея и Аси хранилась в моем сознании как
непрорисованная картина. Когда очередная информация или событие находили
место в этом полотне, я с любопытством принимала новую версию. К тому
времени, когда мы отправились к ним в гости, мне было известно, что после
госпиталя, где он залечивал трагическое ранение, полученное в Берлине, его
командировали на работу в Дом отдыха в Салаире, где отдыхали бывшие
фронтовики.
Налаженное
хозяйство не требовало больших усилий, но новый директор истосковался по делу
и выкладывался на полную катушку. Во все вникал, не чурался показать при
случае, что может работать не только головой, но и руками. Людям нравился
энтузиазм, молодой задор руководителя, а больше всего привлекала возможность
заработать. В те времена кабальные государственные займы лишали граждан
страны живых денег - вместо них в конце месяца выдавали горсть облигаций,
которые можно было
выбросить.
Народ перебивался с хлеба на воду. Новый директор нашел лазейку: отличать
хорошо работающих натуральными продуктами. Все из кожи лезли только бы
попасть в "продуктовый" список. Подсобное хозяйство с приходом
нового директора стало просто пухнуть от приплода и прироста.
Молока, мяса, курятины, яиц и корнеплодов не только с лихвой хватало и
отдыхающим и работающим, но в складах, под землей, и в амбарах уже
закладывались на хранение излишки в виде солений, квашений, соленого сала,
домашних колбас, даже окорока копченые имелись. Всему велся строгий учет, на
доске объявлений каждый месяц вывешивалось: сколько и чего произведено, и
кому распределено.
Люди из города, прослышав об изобилии, ежедневно с утра приходили просить
работу. Однажды нужда привела и Асю. Первую встречу с ней дядя часто
вспоминал с удовольствием.
- Только
поднял на нее глаза от бухгалтерских счет - понял: это моя жена. Все поплыло
передо мной и захотелось петь. И запел ведь. "Наш уголок я убрала
цветами"... Фу ты черт, думаю, что же я делаю? А она смотрит как дети -
всем лицом, белки голубоватые и ровный свет от нее, а взгляд, такой, знаете,
полный внимания. И спрашивает: вы поете на работе? А что ж, говорю, не петь,
если поется.
- А я посудомойкой наниматься пришла, возьмете?
Схватил я стул, усадил гостью и стал вокруг ходить, как вокруг елки. Деревяшка
моя постукивает, она молчит, раскраснелась, как бы привстала даже.
- Ты сиди, разговор только начался. Тебя как звать?
- Ася Гулина.
Ася. Имя мне понравилось, я его произносил и так, и эдак, а она спокойно
смотрела на меня и ждала.
- А зачем тебе посудомойкой работать. Выходи за меня замуж,
будешь домашним хозяйством управлять.
- Вы шутите?
- Никогда ничего более серьезного не говорил в своей жизни. Так что?
- Дело непростое: у меня мама, бабушка... Сына я рощу. Отца у него нет. Она
подалась вперед и с искренностью, присущей лишь бесхитростным душам,
сказала:
- Я уж и так дров наломала... - помолчала. - Был один командировочный...
Она смутилась и оборвала себя воскликом: - Зачем я вам рассказываю, сама не
знаю...
- Ты не увиливай, наступал бывший командир танкового взвода, решай здесь:
будешь моей женой?
Где- то там, в своем сердце, он знал, что раскрасневшаяся Ася скоро станет
всем смыслом его жизни, ее наполнением и боялся, что какая-нибудь мелкая
глупость вмешается, разрушит захватившее чувство, унесет прочь это чудо,
которого он терпеливо ждал долгие годы.
Он сел на стул напротив и, взяв ее за руки, попросил: решай поскорее, это для
нас с тобой очень важно! Ася, не отнимая рук начала рассказывать о себе.
Мечтала как все девчонки о любви,
о ее волшебных переживаниях, о парне, который будет крепко ее любить. Мечты
приходили в голову в виде театральных пьесок, которые разыгрывались ею перед
сном. Заканчивались истории счастливо: у нее большая семья
и все друг с другом в ладу.
На момент ее девичьего цветения в стране шла война. Население
маленького городка составляли женщины, дети и старики. После окончания школы
она устроилась в гостиничке дежурной, а заодно, и уборщицей. Тут-то и
случилась история, не предусмотренная чистыми фантазиями. Некий гражданин
пятидесяти лет, проверяющий что-то на прииске, задержался, аж на две недели.
Ласковыми речами, похвалами, стихами Сергея Есенина, а главное, своим
вожделением, он смутил разум девушки настолько, что, забыв про "Главного
героя", не думая о последствиях, она сделала то, к чему готовила ее
природа.
Командировочный уехал, оставив только свое имя, которое впоследствии
младенчику вписали в метрику, и книжечку стихов Есенина, потрепанный томик,
ставший на время беременности ее курсом психотерапии.
К слову сказать, появление Гусенка, это имя дала ему бабушка, не было
безоблачным. Он мог не появиться вообще, если бы... Жили они втроем. Дед и
отец Аси воевали, но недолго; похоронки, пришедшие одна за другой, усекли
семью наполовину, и бабушка стала главной. Когда факт зарождения новой жизни
был подтвержден прямыми и косвенными признаками вроде частой утренней
тошноты, рвоты и всяких капризов по части еды, состоялся семейный совет, где
после подробного изложения событий, предшествующих настоящему положению,
произошла бурная сцена между мамой и бабушкой. Мама пыталась протащить свое
предложение - с помощью знакомой умелицы избавиться от нежеланного пришельца
потихоньку, пока позволяют сроки, иначе "всякая сопля пальцем тыкать
будет". Бабушка, выслушав опасения дочери, припечатала:
- А поделом! Пусть тычут, не проткнут. Надо отвечать за свои делишки.
Ребеночек - душа невинная уже получил жизнь от Бога. Кто мы такие, чтобы
божьего дара лишать. Будешь, Анастасия, рожать, хотя бы мне пришлось все
плевки на себя принять.
Бабушка, как человек верующий и живущий по правилам, обладала в семье всей
полнотой власти. Умение эту власть употребить ей приходилось иногда
доказывать на деле. Так, последний раз это случилось незадолго до начала
войны.
Отец Аси, по-семейному - Гусь, будучи удачливым старателем, а это
значило также, что у него водилась заначка от семьи, пристрастился к выпивке.
"Большая", так заглазно звалась бабушка, пыталась разъяснить Гусю,
куда ведет этот путь, однако, дальняя перспектива - быть отвергнутым Богом
из-за того, что пропивает душу, оказалась неубедительной.
Однажды, дождавшись пока пьяный Гусь проспится, накормив его завтраком, она
так же деловито велела спустить штаны и подставить зад. Ослушаться он не
посмел. Большая взяла, вымоченное в воде тяжелое льняное полотенце, вчетверо
сложенное, и принялась стегать его приговаривая:
- Это тебе цветочки, сукин сын! Она била Гуся и плакала. Гусь извивался,
кричал, но наказание принял до конца.
Со спиртным он завязал накрепко: когда на фронт уходил, и Большая поставила
на стол сбереженную бутылку церковного Кагора, только головой мотнул,
дескать, от принятого не отступаю!
Так что Гусенок был оставлен волей бабушки и развивался до срока в своей
теплой вселенной под стихи поэта Есенина. Ася, никогда не слышавшая самого
поэта, и, вообще, ни одного живого поэта, произносила стихи нараспев, как
получается у них самих. Прекрасные образы возбуждали уже пульсирующую любовь
к ребеночку, все вокруг преображалось, и кружились разноцветные миры, в
которых мысленно пребывала Ася со своим растущим семенем. "Боже, пусть
дитя станет поэтом!"- не раз горячо молила молодая мать.
Когда дядя услышал о таком особенном расположении Аси к стихам, душа его
кувыркнулась от радости.
- А ведь я тоже пишу стихи, сказал он волнуясь. С фронта несколько тетрадок
привез. Так что скажешь?
Вспомнив, кстати, что у нее есть мать и бабушка, она пообещала дать ответ
завтра.
- Я сегодня приду, - настаивал на своем дядя. И вечером того же дня
состоялось знакомство с Асиной семьей. Решено было съехаться и жить всем
вместе в отведенном ему директорском доме.
И вот теперь, десять лет спустя после этого события, мы едем к нашему
родственнику в гости.
(Продолжение следует)
|
