Война полов

Двое бывших военных сменили пол и начали жизнь заново. Вместе.

— Ну что, заходите, — встречает нас Вика (Владимир). Она стоит у калитки дачного домика в одних тапках и старой кофте. На улице дождь, а она улыбается. В очках и с волосами, крашенными в «дикую вишню». Она смешная.

Вика и Вика

Заходим в дом. На краю Лобни как на окраине мира: тишина и везде пахнет деревом. Дом как дом, точнее, дача. Полно ветхой мебели, зато новенький компьютер и работающий телевизор со смеющимся в нем Иваном Ургантом. Над телевизором домашний иконостас с лампадкой. Кухню-сени, пожалуй, можно не описывать, внимания достойны только ажурные розовые трусы, свисающие прямо над столом. Красивые.

— У нас тут ремонт, — как будто извиняется Вика.

— Солнышко, сделай чай, щас блины испечем» — в дверях появляется другая Вика (Николай), больше и мужественнее первой. Она в трениках и растянутой футболке, удачно маскирующей пивной живот.

Надо сказать, что обе выглядят неплохо, на четверку. Возможно, из-за татуажа и румян. Но скорее благодаря гормонам, которые они пьют уже четыре года: округлившиеся плечи и рассосавшиеся зобы. Трудно поверить, что еще недавно эти женщины были мужиками. У которых за плечами армия, жены и дети.

Вики смотрят на нас, мы — на Вик. Они стоят напротив обнявшись и как-то по-ребячьи трутся носами.

— Мы как две половинки, — объясняет одна.

— У меня левая нога болит, а у нее правая. Даже имя у нас одно на двоих — Виктория, — дополняет другая.

Николай и Владимир

В прошлой жизни их звали Николай и Владимир. Они познакомились на сайте для трансгендеров. Потом договорились встретиться в Питере, где Николай помог Владимиру получить справку от психиатра с диагнозом F64.0 — транссексуализм. К тому времени у Николая эта справка уже была. Эти бумажки дают право на бесплатную смену пола, но за то, чтобы получить их быстро, пациенты обычно платят врачам одной московской психиатрической клиники 400—500 долларов.

Сюда они пришли вместе, но, чтобы ухаживать друг за другом, под нож пошли по очереди. Николай — в Чистый четверг, 9 апреля, а Владимир — на три недели раньше. После операции Николай-Вика переехал жить к Владимиру-Вике в этот самый домик.

— У нас это ТС-зона, — шутят они.

Вика, придерживая очки, нагибается, чтобы достать сковородку из духовки.

— Ой, а что это у тебя? — замечаем залысину на ее макушке.

— А-а, это? — отмахивается она. — Во время операции голова была зафиксирована. Но хирурги-то нас крутили в разные стороны, вот волосы и стерлись. Отрастут.

— Пойдем, я тебе лучше фотки из больницы покажу, — предлагает другая Вика.

Она прихрамывает — после операции ей до сих пор трудно двигаться, даже сидеть. Смотрим фотки в компьютере: вот Николай в халате, вот ему делают укол, вот он после операции. Они снимали друг друга на «мыльницу» для себя. Говорят, на память.

Отцы и матери

— Через две недели я в первый раз пошла в туалет как женщина. Хоть бы одна капля попала в унитаз — всё мимо. И это так здорово — постигать новый мир! — смеясь Вика показывает на фотку, где она стоит над горшком.

— Каково это — проснуться женщиной?

— Первое, что пришло мне в голову, когда я открыла глаза, была мысль: «Боже, зачем я это сделала?» Потом я ее прогнала. Навсегда. Было больно, но я чувствовала облегчение в том, что я уже это сделала, — ответила Вика.

Слышно, как на кухне затрещал первый блин.

— Это она у нас умеет, а вот мне блины вообще не даются. Я по мясу специалист, — с улыбкой говорит Вика-Николай.

Перемещаемся на кухню: в Викиных зубах сигарета, в руке половник с тестом. Она и вправду ловкачка.

— Вик, когда ты понял, то есть поняла, что ты женщина? — путаемся в окончаниях.

— На следующий день после свадьбы. Мне 23 было. А через год Наташка родилась. Вот тогда я подумала, что скорее хочу быть для нее матерью, а не отцом. А когда дочка стала подрастать, я советовала ей, что носить, как краситься, — отвечает Вика, тоже путаясь в окончаниях. Забыть, что еще полгода назад жена звала тебя Вовкой, а дочь — папой, на раз-два не у каждого получится.

— Это Наташа? — смотрю на портрет девочки, который висит в желтой раме чуть левее иконостаса, на уровне Христа.

Вика, как будто стесняясь, посмотрела на девочку и глухо сказала:

— Да, это моя дочка, — а через паузу: — На этой фотографии ей 13 лет. А сейчас она уже взрослая, замуж вышла, только, говорит, рожать не будем, мол, гены плохие.

Вика бросила еще один готовый блин на тарелку и в упор посмотрела на меня:

— Она не хочет со мной общаться и говорит, что у нее больше нет отца. Ну что я могу сделать, если она не хочет меня принимать таким, какой я есть. Я ее на ноги поставил, теперь хочу и для себя пожить. Я ушла из семьи, чтобы им не мешать. Квартиру на нее переписала, сама на дачу уехала.

— Ну хоть на дни рождения видитесь?

— Да, эсэмэски ей постоянно на праздники отправляю, — отвечает в пол Вика.

— А жена твоя как отреагировала?

— Мы с ней как подружки теперь, — радуется Вика. А потом уже с заметной грустью в голосе продолжает: — Перед разводом, когда я окончательно решила стать женщиной, пришла встречать жену на вокзале, она у меня в отпуск на месяц ездила. Купил цветы, стою на платформе, ну я во всем женском тогда был. Вижу, а она вот так, — Вика начинает трясти половником, — машет руками в окне, мол, уходи. Долго не выходила, стыдно ей было, а я всё стоял. Потом она вышла и разрыдалась у меня на плече. Подошел зять, вырвал у меня чемоданы и побежал от нас, а мы вот так и остались стоять, просто прижавшись друг к другу».

Вика открывает кран, и я замечаю обручальное кольцо.

— А, это я так, для общества ношу, — заметила мой взгляд Вика, — чтобы вопросов меньше было.

— Вопрос к Богу — почему он сразу не сделал вас женщинами?

— Мне всегда снились сны, где я была женщиной, я спрашивала Бога, за что всё это? Но поняла, что на него нельзя обижаться. Это наше испытание, — просто отвечает она. Вздыхает и снова выливает тесто на сковородку.

— А что родители?

— Мама у меня умерла. К счастью, еще живой папа. Но он перестроиться не может, когда звонит, разговаривает как с сыном. Говорит, как был ты для меня Вовкой, так и остался.

Я беру с тарелки два горячих блина и отправляюсь к другой Вике в комнату. Она, заметив меня, аккуратно встает из-за компьютера и, прихрамывая, перемещается к столу. «Вот, еще толком сидеть не могу, побаливает немного, а первое время так вообще моча выливалась».

Ни х… себе

— Слушай, а не жалко его было-то?.

— А что его жалеть, — она бросила взгляд в область паха. — Он мне счастья не приносил. Я даже с женой не могла сексом заниматься.

— У тебя тоже жена была?

— Да, я тогда заигрывалась в мужчину и женилась чуть ли не на первой встречной, — объясняет Вика и откусывает блин. — Но секс был мучением. Инструмент вставал, только если я представляла, что не я ее, а она меня как женщину. А фантазировать переставал, так всё сразу и опадало. Хочешь покажу?

— Что?! — быстро проглатываю кусок жареного теста.

Вика закрыла дверь в комнату, дохромала обратно к столу и одной рукой стала стягивать с себя треники.

Штаны сползли на тапочки, под трусами и вправду ничего выступающего.

— Ой, упала.

— Что упало? — похолодел я.

— Да вот дезинфицирующая тряпочка.

Вика стянула трусы и... мужчины не отличат.

— Член на самом деле не отрезают, его как бы выворачивают внутрь, — объясняет Вика.

— А сексом как заниматься?

— Головку никуда не девают, всё сделано с сохранением чувствительности. Потом еще один этап операции — половые губы делать будут. Просто мне всегда хотелось иметь то, чего у меня, увы, никогда не было. И то, что, слава богу, появилось сейчас. Тянуть больше не было сил.

После неожиданного пип-шоу срочно вышли покурить. Тихий сад, яблоня цветет. Птицы чирикают. Красота. Здесь живут эти мужчины, то есть женщины, вдали от всех, кто не принял и не понял их новых. Да и кто поймет? Эти новые женщины до 40 лет жили чужую жизнь и только сейчас смогли родиться заново. И надо сказать, производят впечатление счастливых людей. Ведь пол они меняли не ради того, чтобы открывать другую дверь в туалет.

Возвращаемся: Вика в очках всё еще на кухне. Кажется, она решила, что сегодня Масленица. В комнате за столом меня ждет Вика-Николай. Она улыбается и как будто читает мысли.

— Счастье, — вдруг говорит, — это в этот момент, здесь и сейчас. Да, нам всю жизнь надо будет пить гормоны за полторы тысячи в месяц, да, у нас пока нет работы и денег, но жизнь-то не кончается. Вот оклемаемся, и всё придет, — Вика сделала глоток кофе и снова улыбнулась. У нее очень добрые глаза.

— А почему вы не могли жить вместе с Владимиром, не меняя пол? Вы ведь любите друг друга.

— Да, мы любим друг друга. У нас одна душа, мы как мышки, только я серая, а она белая, — улыбается Вика и добавляет, что секса у них не было, ну разве что ласки. Я никогда не была сторонником гомосексуальных отношений, я всегда хотела быть с мужчиной в качестве женщины.

Тут я впервые заметил на ее вполне женском лице перводневную щетину, которую умело запудрили. Она сказала, что краситься еще в школе его, мальчика Колю, научили старшеклассницы. При них он не стеснялся гулять девочкой, выбрасывать из имени букву «К» и называть себя Олей.

Война и мир

Неожиданно Вика схватила со стола кухонный нож и провела по его лезвию большим пальцем.

— Убить человека мне не страшно, — огорошила она.

Я молчу.

— На тебя, конечно, сейчас не наброшусь, но, если вопрос встанет о защите моих близких, могу и убить. Это была моя работа, понимаешь. Я служила в разведвойсках. В Анголе в рейдовом отряде перекрывала наркотрафик. Нас забрасывали туда под разными предлогами. Кого-то по турпутевке, я так вообще специалистом по разведению садовых растений поехала. Сжигали тонны наркотиков и убивали наркодилеров, — Вика вдруг замолчала и схватилась за низ живота. — Сейчас, сейчас всё пройдет.

— Может, помочь?

Вместо ответа она задрала футболку и показала левый бок. Весь в рубцах и послеоперационных ранах.

— Сюда меня ранило, когда мы попали под обстрел. Многих убило, а я осталась жива. Меня заволокли в машину союзники-французы и в ней же прооперировали, — сказала Вика.

— Это отец отправил меня служить. Хотя я и сама хотела стать как все, не думать больше о себе в женском лице. Не получилось! — продолжает Вика. — Знаешь, что это такое — лежать в болоте двое суток, когда по тебе прыгают лягушки, а ты воняешь? А знаешь, о чем я тогда думал? О том, как бы я смотрелся в белом платье, — грустно улыбнулась она.

Когда уже после операции ее отец вошел в палату и увидел сына с окровавленной повязкой между ног, не поверил. Так и сказал: «Ты меня разыгрываешь». Но когда он пришел во второй раз, на Николае уже не было бинтов, и отец понял, что потерял сына навсегда. «Папа, прости», — сказал ему тогда Коля. В глазах отца не было слез, только боль. Он тихонько вышел из палаты и больше сына не видел. Как принять, что его Кольку, когда-то воевавшего в горячих точках, теперь зовут Вика? Теперь они не общаются, похоже, отец-военный так до сих пор ничего и не понял.

После операции Николай, уже Вика, еще неделю лежала без движения, в туалет ходила через катетер. На спине образовались страшные кроваво-черные пролежни и рубцы от тугих повязок. Мозг привык к горизонтальному положению. Поэтому, когда впервые за долгое время с помощью четырех докторов она сумела сесть на кровать, ей хотелось кричать о своем счастье. Всем и каждому. Только вот звонить было некому. Отец не придет, брат — тем более, а другой семьи из прошлой жизни у нее не осталось.

Там же в палате Вика набрала своему командиру, с которым участвовала в боевых операциях в Анголе. Он приехал на следующий день с цветами и фруктами. Отставной командир, пожилой человек в погонах, подошел к кровати Вики и сказал: «Я всегда знал, что ты женщина». Она заплакала. Командир похлопал ее по плечу и налил по стопке коньяка. Вике алкоголь тогда был противопоказан, но ей было всё равно. Жизнь началась с самого начала.