Мастурбация Гения или изящно исполненное сумасшествие. 1

И вдруг он понял, что все, что с ним происходило и происходит, это всего лишь изящно исполненное им чье-то искусно задуманное сумасшествие.

Вкусив кекса с изюмом и крошкой, скучно чавкая, он неторопливо кончил чай, и стал припоминать, что же все-таки с ним произошло и когда. Какая-то лаковая с патинкой подоплека вчерашнего стягивала его мозг, не давая осознать происходящее. Неприятно встав, он показал себя зеркалу, но ничего, кроме ночной небритости, не увидел. Однако что-то несомненно в нем было синюшное, и Е. почувствовал значительную мялость, как будто и не утро было. Еще он уличил в себе нудно ноющий бок, негромко сосущий глубоко упрятанную боль, и несильную ломоту в членах, словно от начинающегося жара. Затем он уличил в себе душноту. И долго, и тошно, дурно брызгая серой мышью, пошел его взгляд по комнате, ни за что не цепляясь, ничего не трогая, и слышно было, как нёбную сухость царапал и шкреб некогда влажный розово-алчащий язык.
Он вернулся в комнату, не помыв чашку и не убрав крошки кекса со стола и табурета, и увидел тотчас же на письменном столе в лучах серебристой пыли исписанные листы бумаги. Ага! - взбодрился Е - похоже, я здорово отписа`л Даше Д.

Проснувшись и липко отпластав от тела измятую и влажную, должно быть от пота, простынь, Е. понял, что заболел. «Я болен. Я более не здоров» - пульсировало где -то между шторой и влажным шлёпотом мыслей, смытых вчерашней волной неоконченного сладострастия и отчего-то забредших в гулкость височной пустоты.
Неприятно встав, он показал себя зеркалу, но ничего иного, кроме очередного дежавю не отражалось на отстраненном серебре прошлого. Однако несомненно в нём было сполна от ночной небритости и что-то синюшное от ломких изгибов простыни на кровати поодаль от зеркала.

За амальгамой матового от близкого дыхания зеркального края, чуть дальше, на слепящем солнечном куске подоконника ему стало больно глазам, но он успел заметить обвислые от давней пыли паутиновые кольца, и ему причудилась загородная веранда, осыпанная чудным отцветьем одичалой вишни, да трескот кузнечиков об отодранный папирус обои.
Однако что-то, то ли мерзкий изморосный холодок нездоровья, то ли забава соседского ребенка - звук скальпеля по стеклу, но что-то несомненно толкало к мысли, что в заспанные и отвыкшие от горизонта глаза, если отпахнуть занавеску, вряд ли ударит дачный пруд своей густой и влажной зеленью в буйном зацветье запустения.

Затем он уличил в себе нездоровье в боку и подступающую дурноту душной шторы и, откинув свой взгляд, как солнечные полосы вареных спагетти на дуршлаг стены, вернул себя за дачный стол веранды.

Выкрашенный густо соком прелой груши, так что аромат её стоял крепко и долго, стол был частью того уходящего мира, который на глазах распадался на отдельные виртуальные фрагменты, которые никак не хотели вставать в одну общую цельную картину.

Он любил сиживать за тем грубым под ладонь, вручную тесаным столом, то жадно наслаждаясь желанием неспешно вникать в смысл какой-нибудь древней, мудрой и часто поначалу малопонятной книги, то согбенно склонившись над ночником в одну тусклую лампу всю ночь блаженно и неистово заполнять белые листы писчей бумаги чернильной вязью долгих ночных мыслей и созвучий, а затем, шалея по утру птицами и рассветной свежестью и урча пустым желудком, хватить старую медную сковородину с резной деревянной ручкой и двумя российскими гербами на днище, округ которых выбито «Товарищество Кольчугина» и даты «1892» и «1896», и бить туда, прямо на двуглавых царских птиц, два- три яйца, и обжигаясь горячими желтками и скорым чаем, насладиться короткой трапезой, а затем, уже не помня себя, вконец обессиленным, упасть в неразобранную постель и умиротворенно уснуть.

Наконец, он встал.

(продолжение следует)

Источник: Д.Д.