33633 статьи, 42712 авторов
Извините, вы уже голосовали за эту статью!
Ø
Есть причина пожаловаться?
Статья добавлена 10 августа 2008, в воскресенье, в 09:51. С того момента...
3034 |
просмотра |
| 0 |
добавлений в избранное |
| 0 |
комментариев |
Представлена в разделах:
Top 5 àвтора:
Как я попал в плен
Написать автору
Глава из книги "Два Кавказа Виктора Петрова". Год 1999. Появились сведения о том, что нашелся пропавший без вести сержант 81 полка, штурмовавшего Грозный в новогоднюю ночь 31 декабря 1994 года. Миссионеры из Самары начали его поиски.
Со двора Магомета Могушкова виден Казбек. Правда, исключительно с одного места - с кучи щебенки. Мы приехали, а Родимхан всё нет. Дом огромный, двухэтажный, буквой "П". Левая нога у буквы недостроена в нижней части. Там зияет глубокая яма фундамента. Не всякая сельская школа может похвастаться такими площадями. Нас поселили в левой части дома. На первом этаже. Слева от арки, которая вела в сад. Дверь одна. Направо - комната с телевизором, большой кроватью, креслами и тумбочкой. Там поселили женщин. Налево - моя комната с драной тумбочкой и лежанкой. За тонкой стеной - курятник. В комнате запах курятника. За стеной постоянная возня. Магомет сказал нам, что без Родимхан мы ничего не сможем сделать. Во дворе работали двое строителей. Заливали двор цементом. Это сколько же денег надо иметь, чтобы отгрохать такой дом? Магомет нигде не работает. Руслан - его сын - тоже праздношатающийся. Неужели скромный сотрудник МЧС - Родимхан - одна тащит такую махину? Выйти в город можно было только в сопровождении Родимхан. Но я не афишировал своих походов. Вечером перемахивал через старые ворота за домом и гулял по Назрани. Подходил к продавцам киосков. Спрашивал о Родимхан. Те, кто ее знал, отзывались хорошо: "Наша Родима..." Киоски - это совсем не киоски в нашем понимании. Это нечто вроде дырки в заборе, заделанной плексигласом и с окошечком для общения покупателя с продавцом. В большинстве случаев сразу за прилавком открывается вид на сад или внутренности двора. Рядом с некоторыми киосками стоят банки с бензином. Бензин возгоняется прямо здесь же, возле дома. Бензины желтые, розовые, фиолетовые, разные. Однажды мы с Кузьминой решили сходить в город, чтобы получить фотографии. До пункта печати было метров 500. В витрине лежали фото Родимхан с Аушевым, Ельциным, Руцким, Жириновским, еще с какими-то депутатами Госдумы. Родимхан при каждом удобном случае фотографировалась с известными и влиятельными людьми. Владельцы фотосалона гордились этой коллекцией. Едва мы вышли из салона, подлетела белая "Волга". Из нее выскочила Родимхан и стала распекать нас за то, что ушли без ее разрешения. Появиться у Аушева в президентском дворце мы решили без Родимхан. Кузьмина пошла на прием без меня. Я договорился о съемках дворца и прошел там буквально везде. Был даже на крыше, среди многочисленных антенн, тарелок, мрамора и роскошных позолоченных финтифлюшек. Потом познакомился поближе с помощником Аушева, который поразил меня своей приверженностью к диктатуре пролетариата. Помощник осторожно негативно отзывался о деятельности Родимхан, как сотруднике МЧС по поиску и освобождению пропавших без вести солдат. Родимхан постоянно просила у Аушева денег якобы для своей деятельности. Аушев не слишком раскошеливался, правда, наградил ее двумя орденами Мужества. Кстати, тогда Аушев предложил Кузьминой, чтобы мы вместе с Чегодаевой переехали в гостиницу, под государственную охрану. Этим предложением, не смотря на то, что я на этом настаивал, мы так и не воспользовались. В тот раз у Аушева во дворце нам так и не удалось отделаться от Родимхан. Она приехала, когда мы уже сидели у помощника. Было заметно, что отношения у них натянуты. Сама Родимхан с испугом посматривала на меня, как будто спрашивала: не наговорил ли я чего лишнего? Деньги она выпрашивала и у нас. Ну, у меня-то выпрашивать было нечего, а вот у Кузьминой деньги были. Родимхан знала это и просила то на картошку, то за свет заплатить, то детишкам на конфеты. Детишки Руслана - внучки Родимхан - две девочки, лет пяти, тоже постоянно что-то у нас выпрашивали. Не хочется говорить, что у ингушей это в крови, но складывалось именно такое впечатление. Как-то поехали на рынок вместе с Родимхан. Это она нам город показывала. Так вот та столько заставила Кузьмину купить для дома, для семьи, что едва увезли на машине Руслана. Тот тоже выпросил купить себе запчастей для ремонта машины. Для того, чтобы мне ехать в Чечню, куплены коричневые брюки. Сроду таких не носил. В моих синих ехать нельзя. Во всяком случае, так сказала Родимхан. 10 июня 1999 года, четверг. Родимхан взяла нас с собой на процедуру обмена захваченного в Дагестане лейтенанта Фишмана на своего брата - известного наркоторговца, который сидел в Краснодаре в "Белом лебеде". Мы ждали целый день отъезда на обмен, который должен был состояться на границе трех республик - Ингушетии, Осетии и Кабардино-Балкарии. Перед отъездом в черной иномарке привезли Фишмана, но нам не показали. Стекла в машине и заднее сидение за водителем были занавешены. Приехали на место пятью машинами. Слева - степь. Цветы. Очень далеко - домики селения. Справа холм. Дорога идет вдоль холма и скрывается за ним. Машина с Фишманом сразу же уехала назад к лесопосадке и углубилась в нее. В конце концов, она скрылась за тем же холмом. Ждем. Рассмотрел рожи бандитов. Есть разные. Но одну запомнил сразу. Бешеные глаза, высокий, крепкий, огромные кулачищи. Он подошел ко мне. - Ну что, журналист, интересно? Я пожал плечами. Он продолжил: - Наверное, не раз еще встретимся... Встречаться с ним "еще не раз" не входило в мои планы. Подошел Могушков в роскошном белом костюме. Совершенно не его костюме. И все же угадывалось, что в молодости он был красив. Именно по-мужски красив. Мы с ним прохаживались вдоль дороги. Могушков объяснил что происходит. - Дорога знаешь? Да? - Да. - Там на дороге, за горой, блок-пост. - Далеко до поста? - Километр. Туда привезут брата Родимхан. - Кто привезет? - Мукомолов привезет. Туда сначала поедет мать, чтобы убедиться, что это ее сына привезли. Потом будем менять. - А каким образом менять? - Сам увидишь. Ты с этими бандитами не больно разговаривай. Это чеченцы. Лучше от них держаться подальше. В это время появились два вертолета. Пара хищных Ми-24 прошла низко над нами. Над тем местом, где скрылась за холмом машина с Фишманом, сделали глубокий вираж. Некоторые стали хвататься за оружие, но их остановил еще один брат Родимхан. У него оружие всегда висело открыто. Пистолет Макарова. Как говорили, оружие табельное. Между тем, с той стороны не было никаких знаков. Снова над нами прошли вертушки. Это посеяло в рядах бандитов еще большую панику. Стали вспоминать, как в прошлый раз их попытались взять с поличным вместо обмена. Кто-то потянул из-под сиденья "шестерки" гранатомет "Муха". На него шикнули. Тот снова спрятал гранатомет. Ко мне подошел один из молодых парней. - Стрелять умеешь? - он улыбался. - Только из видеокамеры, - тоже пошутил я. - А что, возможны боевые действия? - Возможны, - ответил он. Прошло уже два часа, как мы сюда приехали, а вестей с той стороны так и не было. Из села запылил в нашу сторону уазик. Он подъехал на большой скорости, резко тормознул. Из машины выскочил крепкий мужчина с автоматом. - Что здесь делаете? Оружие есть? Ему стали объяснять. "Ну вот, - подумал я, - не успели начать, а уже влипли в историю". Как я понял, вооруженные люди представляли местные органы власти и интересовались, что происходит на вверенной им территории. С ними начал объясняться Магомет Могушков. Через некоторое время представитель власти заговорил по-русски. - Надо было нас предупредить, если такое дело. Мы бы помогли. Они сели в машину и уехали. Но у бандитов появилась неуверенность в том, правильно ли они поступают. Шедеровский (это я потом узнаю, что он Шедеровский) поговорил с несколькими бандитами. Двое из них подошли ко мне и пригласили сесть в машину. Я сел сзади. Здоровяк с горящим взглядом сел справа от водителя, а другой - за руль. Мне велено было сидеть тихо. Ситуация просчитывалась мгновенно. Я попросту оказался заложником. Если теперь бандитов попробуют взять, у них буду я. Положение, конечно, дурацкое. Магомет Могушков разговаривал с Шедеровским и показывал в мою сторону. Тот делал жесты типа "подожди". Но теперь ждать пришлось недолго. Каким-то образом стало известно, что та сторона готова к обмену. Было решено, что на опознание поедут мать наркоторговца и Родимхан. Они же должны будут дать отмашку на обмен. С ними попросилась поехать Кузьмина. Её взяли. Меня же продолжали держать заложником в машине. Выпустили только после того, как женщины вернулись. Впрочем, вернулись только Кузьмина и Родимхан. Мать осталась на российской стороне с сыном. Над нами снова прошла пара "крокодилов" - Ми-24. После того, как они ушли, по рации сообщили группе, которая сопровождала заложника Фишмана, подъехать к нашим позициям. С российской стороны торопили обмен. Еще немного и начнет темнеть. Но они были сами виноваты, что так поздно приехали. Пока машина с Фишманом ехала до нас, я договорился о съемках заложника. Но когда все было готово к обмену, Фишмана из машины даже не показали. На собственно обмен меня взяли. Дорога от нас до поста на стороне Осетии была жуткой. Это была ничья дорога, и, естественно, не ремонтировалась. По пути мне как-то удалось уговорить бандитов и поговорить с Фишманом. Машины остановились. Я включил камеру, задал молодому человеку какой-то дурацкий вопрос - и поехали. Остановились, не доезжая до группы Мукомолова метров 150. Я пробежал с камерой вперед, чтобы получше снять встречу обмениваемых. То же самое сделал оператор НТВ с российской стороны. Первые секунды мы снимали друг друга. Потом Фишман и наркоделец пошли навстречу. За ними, метрах в 20, пошли и остальные. Обмениваемые встретились, обнялись, как ни странно, а потом начали обниматься все. Мукомолов в белой рубашке с закатанными рукавами, оставался серьезен и осторожен. Он всех торопил и буквально оттаскивал своих к ждавшим поодаль машинам. Я еще продолжал снимать, когда Фишман с матерью садились в санитарный военный уазик. Потом поехали и мы. Поехали с бандитами. Одна из машин - белая "шестерка" - была оставлена ими прямо там, на нейтральной территории. Магомет сказал, что машина оставлена в "откат". Так договорились. Перед тем, как приехать в Назрань, мы долго катались по Ингушетии. Часа два, пока совсем не стемнело. Бандиты все смотрели, нет ли за нами "хвоста". В Назрани нас пригласили к Юнусу на празднование его освобождения. Сам он уже жаловался на Мукомолова за то, что тот обещал ему реабилитацию и закрытие всех дел, с ним связанных. Получил же Юнус условно-досрочное освобождение. На празднование возвращения мы пришли уже почти ночью. Дом - полная чаша, счастливая мать, довольные родственники. Не совсем понятные отношения с женой объяснились просто - любимая женщина Юнуса осталась в той же тюрьме, и своей главной задачей он считал теперь достать ее оттуда. После освобождения Юнус стал часто посещать дом Магомета. Зачастил сюда и его брат. Тот самый, что всегда ходил с пистолетом. Мы все ждали, когда же поедем за Алексеем Чегодаевым. Родимхан говорила о том, что ей надо добраться до каких-то списков. Не раз она показывала бумажечки с фамилиями, но все эти бумажки были написаны одной рукой - рукой Родимхан. Скоро я начал замечать, что Могушкова врет буквально во всем. Врет даже там, где и врать-то вовсе не обязательно. Она частенько забывала то, что недавно придумала и при вопросе о том же выдавала новое вранье. Она запутывалась в нем, и от того враки становились еще изощреннее и заметнее. Ежедневно приходил брат Родимхан. Задерживался подолгу. Как-то, после того, как с рынка были привезены продукты, Родимхан позвала нас отобедать. Была открыта бутылка дешевого "греческого" коньяка местного производства. А на закуску, черт возьми, нам предложили поднос с порезанной свежей капустой. Это было названо салатом. А я-то все думал, что капусту настругали для кур. Думал, вот-вот уберут со стола. Тогда же брат Родимхан увидел на моей видеокамере наклейку "НТВ". Он решил, что меня можно очень выгодно продать. Я, естественно, принял это за шутку. Он стал приходить еще чаще и подолгу беседовать с Родимхан. Надо сказать, что Родимхан по происхождению - украинка. Хотя вайнахские крови в ней, безусловно, были. Она попала в ингушскую семью в детстве и в ней была воспитана. На огромном дворе Магомета двое рабочих делали бетонное покрытие. Работали они хорошо. Жили тут же, только дверь и окна их каморки выходили на юг, с внешней стороны дома. Говорили, что приехали на заработки из Дагестана. Вот только в том, что это просто рабочие меня заставил усомниться один случай. Это произошло тогда, когда я попросил Руслана повозить меня по Назрани, чтобы поснимать, "набить планов". Я высказал пожелание, чтобы нас сопровождал сотрудник милиции. Навскидку такого сотрудника сразу не нашлось. Потом пришел какой-то, опять чей-то брат. Но от него толку было - чуть. Доехали, правда, до дома Аушева. Это простой - по ингушским меркам - дом у озера в Назрани. Рядом такие же - членов правительства. Вышли на берег, поснимали оттуда. А вот поехать с нами в Ассиновскую, как мы договаривались с Русланом, он отказался. Поехали без него: я, Кузьмина и Руслан. По самарским меркам, это не далеко, - километров 30. Когда проскочили Ассиновскую, Руслан повез нас на блок-пост "Кавказ-1". Это как раз на границе с Чечней. Как-то мы проехали два заслона - основной пост и второй, где стоял БТР. - Вон там за мостиком, - сказал Руслан, - уже Чечня. Перед мостиком стояли вооруженные пограничники. Там же стояла БМП. - Что-то с чеченской стороны никого не видно, - заметил я. - А та сторона не охраняется, - ответил Руслан. - Не от кого... Мы продолжали ехать. Я втихаря снимал. Втихаря настолько, насколько возможно не выставлять камеру на всеобщее обозрение. - Может, поедем в Чечню? - вдруг спросил Руслан. - А нас пропустят? - поинтересовалась Кузьмина. Мы уже ехали мимо погранцов. И проехали бы, но нас остановил последний - капитан. Началась разборка. Оказывается, мы должны были хотя бы зарегистрироваться на посту. А уж когда Кузьмина достала свое удостоверение помощника депутата Госдумы, капитан сразу стал куда-то звонить. Подъехал подполковник - командир погранотряда. - Вы что, с ума сошли, - вещал он громоподобным басом, - у нас все наряды усилены, на границе Чечни с Дагестаном настоящая война - авиацию вызывали, а вы напролом прете! Вам жить надоело? В ход, кроме удостоверения помощника депутата пошло и журналистское удостоверение. Не помогло. - Нет! - твердо отрезал подполковник. - Только не в мое дежурство! В конце концов, нас задержали, как потом выяснилось по требованию министра внутренних дел Ингушетии. И повезли сначала в погранотряд в Слепцовск, а потом прямо к министру в Назрань. Когда мы к нему зашли, он сказал так: - Какая Чечня! Вас украдут прямо здесь, в Ингушетии. Без сопровождения сотрудников МВД вообще не выходите из дома. Когда мы вышли из министерства, нас уже с машиной ждала Родимхан. Она не стала нас ругать, но ворчала на сына. Как мне показалось, - наигранно. После этого случая наши попытки выходить в город стали пресекать не только Родимхан и ее брат, но и те двое рабочих из Дагестана, которые во дворе дома заливали бетон. К Кузьминой приходили двое каких-то еще братьев и просили ее, как помощника депутата Госдумы, ходатайствовать о восстановлении их на работу в милиции. Она такое письмо написала. Складывалось впечатление, что кроме как в милиции, работать в Ингушетии негде. В воскресенье 13 июня Родимхан и Светлана Кузьмина поехали в Грозный. Для того, чтобы договориться с хозяевами Чегодаева о встрече его с матерью. Во всяком случае, так говорила Родимхан. Когда они вернулись, Света была в недоумении. - По-моему, она там решала какие-то свои дела. А иногда мне казалось, что Родимхан показывает меня, чтобы продать. Мы уже не просто посмеивались над этим. Дело в том, что Магомет, который всегда был не прочь выпить, сказал мне так. Пьяный, конечно. - Виктор, ты ей не верь! Вот как-нибудь я расскажу тебе, что на самом деле она хочет сделать... Я не обратил на это особого внимания. Магомет же, был занят дочерью, которая приехала из Сургута. Приехала одна, без детей. Это у ингушей принято так же, как и у чеченцев: дети при разводе остаются с отцом. Женщина она интересная, в Магомета. Сколько ее видел, столько она и плакала. Я спросил у Магомета, что же теперь с нею будет. Он ответил, что оставаться в доме отца она не должна. Вот сейчас посадят ее в машину и отвезут на ближайший перекресток - пусть живет, как может. Кажется, все так затем и случилось. А вот после того, как Магомет пригрозил и Родимхан, что он все расскажет мне о ее планах, та не на шутку забеспокоилась. Ежедневно она приносила несколько бутылок палёного коньяка и спаивала Магомета. Пьяный он иногда буянил, гонял её по двору, но Родимхан с ним справлялась и укладывала спать. Как-то она похвалилась перед нами тем, как обходится с мужем, и показала таблетки, которые толчет и подсыпает ему в коньяк. От снотворного Магомет спал едва ли не сутки напролет. Трезвым его можно было увидеть только рано утром в саду. Но не долго. Магомет принимал очередную дозу коньяка со снадобьем и снова спал. 12 июня 1999 года, суббота. Вечер. Нас повели мыться в баню. Это недалеко от дома Могушковых - квартала два. Там жил брат Магомета. На русскую баню эта совсем не похоже, но помыться можно. Я-то, так или иначе, мылся ежедневно под колонкой во дворе Магомета. Они, правда, ворчали, что много пены, а у них там пьют утки. Но я продолжал мыться, набирая воду в тазик, и отходя за дом. После бани пригласили нас за стол. Я сидел рядом с хозяином и в разговоре он спросил, правда ли, что мы завтра с утра едем в Чечню с Родимхан. Я подтвердил. Он покачал головой и сказал, что на моем месте он бы не поехал. 13 июня 1999 года, воскресенье. Родимхан с утра нервничает. Выезд назначен на 8-30. Мы готовы. Я выходил на улицу и видел золотистые "Жигули" брата Родимхан - Алихана. - Родимхан, почему не едем? - спрашиваю ее. - Алихан еще не приехал, - отвечает она. - Не на чем ехать. Ага. Значит, ждем еще кого-то. Появились элементы детектива. А Могушкова все бегает по улице, якобы ловить гусей, которых соседи со своего огорода выгнали на параллельную улицу. Между тем проходит уже два часа с момента назначенного выезда. И только вернувшись с "ловли гусей", Родимхан решает ехать. Впечатление было такое, как будто ей дали отмашку. Сразу же во дворе появляется Алихан. В последний момент Надю не берут под предлогом того, что в машине нет места, а машина Руслана неисправна. Позже, через 20 минут, Руслан отвезет жену к ее матери. На "девяносто девятой" брата Родимхан мы выезжаем в Ассиновскую. На заднем сиденье Света и Родимхан. На их колени садится Муса - мужичишка маленького роста, но коренастый. Как потом выяснится - охранник чей-то, владеет боевыми искусствами. Муса спрашивает у Светы, не измучил ли он ее, сидя у Светы на коленях, потом втихаря говорит, что скоро помучает ее ещё больше. Ассиновская. Приезжаем домой к Алихану. И вот тут я впервые увидел Родимхан командиршей. Я тогда сказал в том смысле, что надо ехать двумя машинами. Путь долгий, что мы будем сидеть друг на друге? Алихан заметно встревожился. Он вообще не хотел ехать, но я этого еще не знал. И получалось так, что я менее других был бы востребован в этой поездке. Об этом не без сожаления и сказал. - Я могу остаться, Родимхан. - Ну, уж ты-то обязательно поедешь со мной, - с такой неприкрытой злостью ответила она, что я несколько опешил. Таким тоном она еще никогда со мной не говорила. - Все, - сказала Могушкова. - Едем на BMW. На потертой черной BMW не было номеров. Из имеющихся документов - только справка-счет о покупке минувшей ночью. Кузьмина и Могушкова сели сзади. Я - рядом с шофером. Муса - за руль. На мне серенькая трикотажная рубашка, специально для этого случая купленные коричневые брюки и белая мусульманская шапочка, которую заставила одеть Родимхан. Попытались поехать. Муса долго трогался с места. Но пока мы доехали до перекрестка, стало понятно, что мне придется сесть за руль. Это теперь я могу с уверенностью сказать, что за руль меня сажали специально. Вот только зачем? Скорее всего, чтобы я не воспользовался видеокамерой. Они сделали ошибку. Не того боялись. От Ассиновской до блокпоста "Кавказ-1" доехали очень быстро. На посту в ожидании проезда сгрудилось около двадцати машин. Нужно было зарегистрироваться в окошечке, чтобы подняли шлагбаум и пропустили в Чечню. Мы отдали Родимхан свои документы. Я пытался маневрировать и продвигаться к шлагбауму. Прямо передо мной терлась белая "семерка". Другой бы на моем месте злился ее действиям. Водитель "семерки" как будто специально не пускал нас к шлагбауму. Но я спокойно и медленно продвигался за машиной. Вообще, к обстановке на дороге я привык относиться как к погоде. Не будешь же злиться на дождь или снег! Что толку кричать на водителя? С какой целью? Перевоспитать? Краем глаза я наблюдал за Родимхан у окошечка. Она пыталась пробраться к нему сквозь толпу водителей, но пыталась как-то ненастойчиво. И при этом всё поглядывала в нашу сторону. В конце концов, она помахала документами дежурному на посту и опять покосилась на нас. Потом быстро пошла к машине. Нас что, уже знают на этом блок-посту? Наши фамилии уже записаны? В это время ко мне по-ингушски обратился толстый милиционер. Вот этого я и боялся. Ладно, Родимхан уже подходила к машине и ответила ему. Белой семерки впереди не было. Нам открыли шлагбаум. Проезжая торец здания поста, я заметил, что белая "семерка" стоит там. - Что-то они не поехали, - заметил я. Ни Родимхан, ни Муса ничего не ответили. Замелькали пирамидальные тополя вдоль трассы Ростов-Баку уже по чеченской территории. Машина шла хорошо. Иногда на пути попадались группы вооруженных чеченцев. Тогда я сбавлял скорость. В зеркальце заднего обзора я видел, как Родимхан озабоченно оборачивается на дорогу. Наконец, она попросила меня ехать помедленнее. Еще минуты через две, когда дорога углубилась в Самашкинский лес, я заметил сзади ту самую белую "семерку". Могушкова стала чаще оглядываться назад. В конце концов, мне надоело это преследование. Сбавил скорость, чтобы пропустить ее вперед. Но то, что произошло потом, было более, чем странным. "Семерка" пошла на обгон, но, поравнявшись с нами, не обгоняла. Шла вровень. Из "семерки" на нас смотрели и щерились чеченцы. Они как будто разглядывали товар перед покупкой. Мне это не понравилось, и я резко ушел вперед. "Семерка" старалась не отставать и "висела на хвосте". В конце концов, она так резко пошла на обгон, что я решил ее пропустить. "Семерка" обогнала нас и стала подрезать, а потом и вовсе прижала к обочине. Пришлось так резко затормозить, что двигатель заглох. Именно хорошие тормоза и спасли. Мы остановились метрах в пяти от "семерки". Из нее стали выходить вооруженные автоматами чеченцы. Вокруг был сплошной лес. Перехватило дыхание. Дрожащей рукой я повернул ключ зажигания и двигатель заработал. Пока чеченцы опомнились, резко выкрутил руль влево, с визгом рванул, сумел объехать "семерку", потом резко вправо, левым задним крылом задел дерево на обочине и буквально полетел по трассе. В зеркале видел, как чеченцы садились в машину. "Только бы не стреляли", - подумал я. На всякий случай велел Свете пригнуться пониже. Когда взглянул на спидометр, стрелка уползала за двести. Машину буквально отрывало от трассы. Даже на легких поворотах я чувствовал себя как в самолете на посадке, когда тот уже чиркнул шасси по бетонке, а подтащить его к осевой полосе еще не удается. На одном из поворотов перед Шаами-Юртом четко почувствовал, что еду на двух правых колесах. "Семерки" сзади пока не было. На заднем сиденье охала Родимхан. Света сидела потрясенная происходящим. - Надо гнать дальше прямо на Грозный, - предложил я. Все молчали. Я обратил внимание на то, что Муса настолько отключился от всего, что не может не только говорить, но и просто закрыть рот. Потом взглянул на указатель уровня бензина в баке и ужаснулся: стрелка была практически на нуле. У меня возник новый план. - Давайте доедем до ближайшего вооруженного поста и остановимся там. - Надо ехать к людям, в село, - сказала Родимхан. - Да! К людям, к людям, - говорил Муса. В это время мы подъезжали к западной окраине Шаами-Юрта. Я заметил дорогу к селу и стал притормаживать, чтобы свернуть туда. Но Родимхан в один голос с Мусой закричали: - Нет, не сюда! Не сюда! Я снова нажал на газ. Свернули в село сразу за мостиком через речушку. Едва не свалились туда, когда сворачивали - не успел, как следует затормозить. Погнали по грунтовке к домам. Хотел свернуть направо в первую улицу, но Родимхан скомандовала: - Не сюда, в следующую! Мы были уже метрах в двухстах от трассы. Боковым зрением заметил на трассе "семерку". Бандиты увидели нас. Решил ехать не по дороге, а напрямик, по буеракам ко второй по счету улице. Машину трясло со страшной силой, но я не сбавлял скорости. Въехали в узкую улочку. По бокам заборы, дети на улице играют. По салону клубился дым от сгоревшего масла. Мы пробили на кочках картер. Вдруг Родимхан воскликнула: - Здесь, здесь остановись. Это боевики, я их знаю! Мужчин было трое. Среди них двое братьев Бекишевых. Я их тогда хорошо запомнил. Один - Абу-Бакар - в камуфляже. Второй - маленький ростом - Руслан. Из дома выскочила хрупкая шустрая женщина. - Спасите нас, добрые люди! - обратилась к ним Могушкова. - На нас напали бандиты! Сразу же все пришло в движение. Нас потащили во двор. Туда же, во двор, загнали машину. Пригласили зайти в дом, но Могушкова почему-то затащила нас со Светой в подвал. Сама пошла договариваться в дом. В это время по улице уже проехала "семерка". Мы были потрясены случившимся. О чем-то переговаривались. О чем - не помню. А потом пришла Родимхан. - Значит так! - тоном, не терпящим возражений начала она. - Ты, - она ткнула в меня пальцем, - глухонемой татарин. Оператор телевидения Ингушетии. Ты, - она обратилась к Свете, - чеченка! - Как чеченка? - Кузьмина была удивлена. - Разве я похожа на чеченку? - Отец чеченец, мать украинка! - продолжала Родимхан. Ты воспитывалась матерью в Казахстане. Теперь вот приехала в Чечню посмотреть на родину отца. Мы кивали, ожидая главного - обоснования такого нелепого ее решения и обоснование последовало. - Может, лучше бы мы попали к тем бандитам. А это - настоящее гнездо ваххабизма. Мы поднялись в дом. Нас провели в большую комнату с окнами на две стороны. Там собралось вместе с нами человек десять. Говорили, в основном, по-чеченски, иногда переходя на русский, когда разговор касался нас. Я уже был "глухонемым". Не помню, что меня подвигло на то, чтобы написать в блокноте вопрос для Светы. Я написал: "Какой это город?" Но Света сидела далеко. Пока я передавал вопрос, его уже прочитал Руслан и его жена. Они же его и озвучили. Надо сказать, что я выдал себя уже самим вопросом. Ни один, знающий Чечню человек, не поставит его в такой форме. Дело в том, что город в Чечне один - Грозный. Они так и говорят "поедем в город". Сказать "поедем в Грозный" это все равно, что в Самаре сказать "пойдем на речку". Только "на Волгу"! На роль города могло бы претендовать село Урус-Мартан, но чеченцы предпочитают гордиться им, как очень большим селом, нежели как заштатным городом. Так вот, после того, как вопрос прозвучал, к моему ужасу жена Руслана языком жестов, который понимают все глухонемые, очень квалифицированно проговорила: "Шаами-Юрт". Я смог ответить, только утвердительно помотав головой, в том смысле, что понял. Ну, откуда я мог знать, что эта женщина преподавала в школе для глухонемых детей. А Родимхан уже на ходу выдумывала историю нашего путешествия в Чечню. Оказывается, я должен был снять развалины рескома в Грозном. Её поправили, сказав, что теперь Грозный следует называть Джохаром, в честь погибшего Дудаева. А реском, для тех, кто не знаком с чеченскими особенностями - это просто республиканский комитет. Для русских более понятно слово "обком". Так вот это одно и то же. Потом это здание стало называться президентским дворцом. Пока Могушкова излагала легенду, появился старший брат. Все встали. Это у них так принято. Выйдет он из комнаты на минуту, опять зайдет - снова все встанут. На вид он мне понравился. У него было открытое, честное лицо. Белая рубашка, на поясе пистолет в кобуре. Он все внимательно выслушал и предложил, на наш взгляд, совершенно невозможное - он предложил поехать в Грозный по нашим планам на их машинах и в их же сопровождении. Лишь только Родимхан заикнулась о том, что наша машина разбита, старший брат сказал, что к завтрашнему дню ее отремонтируют. Ну, и мы поехали. Двумя джипами. Нашу машину вел Руслан. Справа от него сидел Абу-Бакар. Я устроился за водителем, в центре Света, а справа - Родимхан. Почти всю дорогу Кузьмина менторским тоном вещала о дружбе народов, о том, как в старину женщины выходили на поле брани и бросали между сражающимися мужчинами белый платок. И тогда прекращалась война. Чеченцы не перебивали ее. Въехали в Черноречье. Там мало что изменилось с той поры, как я был с миссией по освобождению Леши Безлипкина - солдата 81 полка. Почти постоянно снимаю. Надо бы сказать, что сейчас открою окно, чтобы снять проездку "из-под колеса". Это так называют планы, снятые, если камеру опустить низко, почти к дороге из окна движущейся машины. Знаками показываю Кузьминой, что сейчас опущу стекло. Она не понимает. Опускаю без разрешения и снимаю. Дорога идет к Минутке. Это площадь Грозного, названная так же, как кафе в одной из ближайших девятиэтажек. Напротив, в такой же девятиэтажке, кафе "999" - "Три девятки". Тогда, в 1995 году здесь был штаб Шамиля Басаева. Там же сидели и пленные, переведенные из президентского дворца накануне. Проезжаем по площади. Хочется показать это место Свете, но говорить мне нельзя. - Вот тут, - не без гордости говорит Руслан, - у этой колонны моста взорвали генерала Романова. На подъезде к мосту через Сунжу у президентского дворца я вновь убедился в том, что разрушения города ужасающие, и никто ничего здесь не восстанавливает.
Президентского дворца не было. Он был снесен под фундамент. Зияли только огромные ямы подвалов, в которых когда-то сидели наши солдаты, да еще остался торчать над землей конференц-зал, который выглядел теперь заброшенным сараем. Я попытался найти в видоискатель гостиницу "Кавказ", но не нашел. Она тоже прекратила свое существование. Кузьмина решила поговорить перед камерой. Подзывает меня жестами. Рассказывает на камеру, как нам удалось спастись, называет боевиков спасителями. Потом заставляет говорить в камеру старшего брата боевиков и Родимхан. В это время к ней подходят две старухи-чеченки. Они начинают обнимать и целовать Могушкову. Оказывается, во время войны, в 1995 году Родимхан возила в Чечню гуманитарную помощь. Эти женщины помнят ее. У Могушковой сохранилась медаль, которую она получила от Дудаева в ту войну. Построили, говорит, всех, и прямо в строю каждому вручили по медали. Потом проехали по центру Грозного специально, чтобы поснимать. Заехали на мемориальное кладбище, где Кузьмина едва не выдала нас, обратившись ко мне голосом. Ладно, мы были метрах в 20 от боевиков. Здесь же она пристала к старшему брату и заставила его говорить в объектив камеры. Тот покорно говорил. В заключение подъехали к останкам президентского дворца, и боевики пожелали запечатлеться под огромным щитом с портретом Дудаева на фоне своего президентского дворца. Планы получились символичные. Я выбрал место так, чтобы за этим щитом виднелись развалины дворца. Боевики, конечно, ничего не поняли. Обратно в Шаами-Юрт приехали уже не в дом Руслана, а к отцу и матери, иначе говоря, в дом младшего брата - Муслима. По чеченским обычаям, дом отца переходит к младшему сыну. Боевики заговорили о каких-то сложностях. Как я понял, сложности касались нашего пребывания в их доме. По комнате прошел хмурый отец, взглянул на нас неодобрительно и ушел. Мы сидели в тревожном ожидании. На Родимхан лица не было. Пока все разговаривали, Могушкова ушла куда-то с Русланом и Абу-Бакаром. Когда вернулась, улыбалась от уха до уха. - Все решено, - сказала она нам, - мы остаемся до завтра. А там машину починят - и поедем. Сегодня нам нельзя ехать, могут встретить те бандиты. Через некоторое время исчез Муса. Оказывается, он уехал в Ингушетию на автобусе. Через некоторое время домой засобиралась и Родимхан. Я чувствовал здесь подвох, но спросить не мог! Я же глухонемой! А меня тем временем стали укладывать спать. Отвели в спальню, показали кровать. И вот, раздеваюсь и понимаю, что с этим произволом надо что-то делать. Раздевшись почти до трусов, снова одеваюсь и решительно иду в комнату, где мы все сидели. Там были старший брат в белой рубахе и второй - помладше. - Извините, - говорю, - но я должен прекратить этот маскарад. Чувствую, как у меня горят уши. - А мы давно ждали, что это произойдет, - спокойно ответил старший. - Жена Руслана умеет объясняться языком глухонемых. Она сразу же определила, что вы не инвалид по слуху. Я стал объяснять, что же произошло на самом деле. Постепенно подтягивались другие члены семьи. По-моему, успокоилась и Кузьмина. Родимхан попыталась что-то вставить, но я её резко остановил. - Извини, Родимхан, но теперь говорить буду я. Для того, чтобы понять, что перед нами друзья, достаточно взглянуть им в глаза. Через некоторое время появилась водка, нас покормили. Когда мы рассказывали об Алексее Чегодаеве, Руслан попросил его фотографию. Он повертел ее в руках и передал Абу-Бакару. Тот взглянул и, не задумываясь, произнес: - Так это же Абдулла! - Он жив? - спросила Кузьмина. - Жив-здоров. Принял ислам. Воюет. Вот только не знаю, захочет ли он встречаться с вами. - Так ведь его мать в Назрани ждет! - Я попробую устроить для вас эту встречу. Но давайте договоримся так... Договорились о том, что Руслан и Абу-Бакар за нами приедут на границу. Но не на пост "Кавказ-1", а в Малгобек. Там спокойнее. Руслан предварительно позвонит. - Что вы хотите, чтобы мы для вас сделали? - спросил старший. - Отправьте нас в Назрань, - сходу ответил я. - Завтра вас устроит? - Сегодня... - Нет проблем. Поедем на наших машинах. Его ответ решил все. Это честные люди. Но сомневался я до тех пор, пока машины не стали осматривать наши пограничники. Джипы были напичканы оружием. Попробовали найти какую-нибудь машину из попутных, но где там! Было уже темно. Тогда опять же старший брат решает выгрузить все оружие из одного из джипов и на нем Абу-Бакар, и Руслан повезли нас в Назрань. От Родимхан чем-то нехорошим попахивало. С испугу она обосралась. Когда в Назрани подъехали к дому, нас встретили недоуменными взглядами Алихан, и Муса. Я сразу же побежал будить Надю. - Надя, вставай, - кричал я, - Леша нашелся. Та спросонья не сразу поняла, потом забегала. - Что делать-то? Что делать!? - Ты хотя бы записку ему напиши, - подсказал я. На обрывке бумаги Надя что-то написала, передала Абу-Бакару, потом побежала за коробкой конфет. И как-то она это делала неправильно. Мне все время было стыдно за нее: не так ведут себя матери, когда находятся их сыновья. А может так? Я ведь не знаю. Не находил я своих сыновей на войне. Ну, постыдился чуток - и забыли. Все это время Руслан Бекишев и Руслан Могушков отсутствовали. Мы были на седьмом небе. Нашли. То, что Алексей принял ислам, не так важно для матери. Увидеть сына, убедиться, что жив. Вот главное. Пока женщины обсуждали происшедшее и укладывались спать, я решил основательно проанализировать день и просидел над бумагами практически целую ночь. Я написал 36 пунктов по действиям Родимхан Могушковой, каждый из которых должен был бы вызвать подозрение. Едва дождавшись утра, рассказал все Наде и Свете. Те были потрясены анализом. - Она, ведь хотела нас сдать! - Абсолютно очевидно, - отвечал я. - Что же делать? - Нужно немедленно съезжать отсюда. Аушев обещал нам какое-то общежитие. Вот и надо туда идти. - Но ведь мы дали Руслану телефон Могушковой. - возражала Света. - Он сюда будет звонить. Это серьезно осложняло дело. Правда, Надя повела себя странно. Она сказала, что никуда отсюда не уйдет. Позже к ней присоединилась и Света. Я остался при своем мнении. А когда я стал умываться, подскочила Родимхан и ну вопить! Как же это я мог только подумать о том, что она могла нас предать! Да она такая чистая и пушистая! Да у нее два ордена Мужества! Да она стольких солдат вытащила! Я уж не стал ничего говорить о том, что Фишмана она же и украла. А потом обменяла на брата. Сказал только, что не верю ей. Вот тем ребятам верю, а ей - нет! На этом она как-то успокоилась. В общем, мы остались. Следить за нами стали еще больше. Как-то вечером подошел брат Родимхан, тот, что всегда ходил с пистолетом и увидел мою камеру. Камера была телекомпании "Терра", SuperVHS. Главный режиссер Дима Одерусов специально отбирал ее для поездки. Чтобы не подвела. Брательник заинтересовался наклейкой НТВ. Очень она его заинтересовала. - Давай мы тебя продадим, - говорил он. - Отдай его мне, Родимхан. Тогда же ко мне подошел вечно ругающийся с Родимхан Магомет. - Вот я тебе расскажу, что она на самом деле от вас хочет, - загадочно говорил он. Но так ничего и не сказал. Родимхан стала поить его коньяком с еще большей дозой снотворного. Руслан позвонил в пятницу и сказал, что будет ждать нас на пограничном блокпосту в 10 часов в воскресенье 19 июня. Я предупредил всех, что после поездки с Русланом уезжаю в Самару. Денег у меня было только, что на билет. Ехать мы должны были втроем. Кузьмина, Родимхан и я. По телефону из Чечни Руслан сказал, что присутствие на первой встрече матери Чегодаева нежелательно. Впрочем, Надя и не рвалась. Вообще вела себя совсем не так, как мать, нашедшая сына. Но я не был в ее положении и не берусь комментировать. Да, забыл сказать, что Руслан приезжал из Чечни накануне и попросил у Кузьминой отксерить ее удостоверение помощника депутата. Везти нас должен был Руслан Могушков. 19 июня 1999 года, воскресенье. Утром Родимхан пропала. Руслан долго заводил машину. Было заметно, как ему не хочется ехать без матери, но мы настояли и, наконец, поехали. Вдруг я заметил, что едем мы совсем в другую сторону - в Магас. Спросил Руслана, правильно ли мы едем. Он что-то пробурчал в ответ в том смысле, что туда есть другая дорога, но, в конце концов, сделав крюк, мы вернулись на ту же дорогу и поехали к месту встречи с Русланом и Абу-Бакаром, в Малгобек. Надо было видеть, как волнуется Руслан Могушков. Вот уже мы миновали Малгобек и впереди видна пограничная вышка блокпоста. Руслан прижимается к обочине и глушит двигатель. Руки ходят у него ходуном. - Руслан. - говорю ему, - здесь же нас даже не видно. Мы же договорились, что они будут ждать нас на блокпосту. - Нет, - возражает он, - нас и так хорошо видно. Потом снова садится в машину, и мы въезжаем на нейтральную территорию. Там стоит потрепанная белая "шестерка". Естественно, никто из пограничников на нас и внимания не обратил. Руслан оставил нас в машине, а сам подошел к "шестерке" и сел в салон. Общались они довольно долго. Потом нам предложили сесть в "шестерку". Руслан Могушков уехал. За рулем был Руслан Бекишев. Справа от него с автоматом Абу-Бакар. Эта дорога гораздо хуже и длиннее Бакинской трассы. Она проходит между двумя хребтами Сунженским, что ближе к горам и Терским. На дороге иногда попадались вооруженные люди, но Абу-Бакар делал им знаки, и нас пропускали, не останавливая. Примерно через час мы въехали в Грозный со стороны Старопромысловского района. По городу проехали не долго. Остановились на тихой тенистой улочке у маленького домика. Из машины не выходили. Так и въехали в очень узкие ворота. Потом нас попросили войти в дом. На самом деле это была половина дома. Руслан сказал, что это его дом, но потом Абу-Бакар стал показывать нам свои документы, которые хранились там. Кажется, какие-то грамоты. Зачем - непонятно. Тем временем Руслан сбегал в киоск и закупил каких-то мусульманских сладостей. Деньги он взял у Кузьминой. Нам объяснили, что скоро должен придти представитель штаба, чтобы решить вопрос по нашей встрече с Алексеем Чегодаевым. В доме появился третий вооруженный автоматом человек. Виду он был очень свирепого, устроился на выходе, попросил коврик и сел по-восточному. Руслан объяснил, что поскольку здесь будет высокое начальство, охрана необходима. Покурить, во двор и в туалет можно было выйти только с разрешения охранника. Ждали очень долго. Около восьми часов вечера, наконец, появился тот самый представитель. Он был поразительно похож на Сократа. С автоматом, в разгрузке. Очень представительный, но, как мне показалось, он совершенно не знал, что же у нас спросить. Ему помог Руслан. Он попросил нас показать документы представителю штаба. Мы охотно показали. Стали расспрашивать о Чегодаеве. Руслан Бекишев часто выскакивал на улицу. Ожидал приезда машины. Наконец, она приехала и с большим трудом протиснулась во двор. Садились мы во дворе, хотя это было ужасно неудобно. Дверцы машины открывались чуть и в салон мы протискивались с трудом. Но, как нам объяснили, - так надо. Вез нас на своей старенькой зеленой "шестерке" Руслан Бекишев. Справа от него сидел с автоматом и в разгрузке человек из штаба, похожий на Сократа. Ехали на запад по той же дороге между двух хребтов. Вечерело. Наконец, нас попросили завязать глаза. - Не могу же я показать вам расположение лагеря, - с улыбкой сказал представитель штаба. Надо сказать, что такое его заявление меня успокоило. Значит, боятся, что мы узнаем, где лагерь. А такие знания ценны только на свободе. Света привязала на глаза белый платок. Видимо толку от этого было чуть - материал был в крупную дырочку. Мне пришлось закрыть лицо спиной жилетки. Это когда жилетка не снимается, а задник ее подхватывается и поверх головы натягивается на морду. Еще около километра проехали так. Потом машины остановились. Руслан и "Сократ" вышли. Стали о чем-то говорить с людьми. Те подходили посмотреть на нас, насколько я понимал, прислушиваясь к тому, что происходит. Потом один из них произнес по-русски: - Придется пересесть в наши машины. Нам помогли выйти. А вот относительно "другой" машины я засомневался. Меня просто обвели вокруг той же "шестерки", на которой мы ехали. Помогли сесть, даже услужливо подняли и поставили мою ногу на порожек машины. Посадили по центру заднего сиденья. Слева и справа от меня тут же сели еще двое. Тронулись. И тут случилось то, что их сразу выдало. Тот, что сидел слева от меня, полез ко мне в карман и спросил по-русски, обращаясь ко всем: - Где тут у него сигареты? Я на ощупь достал сигареты и протянул ему. Он, видимо, взял одну и сунул мне пачку в руку. - Возьми, тебе еще понадобятся. Ехали долго. Дважды переезжали железнодорожные пути. Дважды въезжали в густую растительность и останавливались на несколько минут. При этом они разговаривали шепотом. По моим ощущениям, меня везли на юг. Уже стемнело, когда мы въехали в село. Это было слышно по отраженным от домов и заборов звукам машины. По кудахтанью кур и специфическим деревенским запахам. Наконец, остановились. - Только тихо, - сказали мне, и повели сначала вдоль забора, а потом по саду. Я еще видел под ногами и тропинку, и грядки, и вишневые листья. Я уже не сомневался в том, что ничего хорошего не происходит. Провели в дом, попросили разуться и посадили на пустую панцирную сетку кровати. На левую руку одели наручник. Вторую половину его пристегнули к кровати. - Надеюсь, сам понимаешь, что с тобой произошло? - Понимаю, - глухо ответил я из-под напяленной на лицо жилетки. Сердце зашлось от отчаяния. - Можешь открыть глаза, - сказал некто и помог мне поправить жилетку на спину. - Не бойся. Никто тебя пальцем не тронет. Ты ни в чем не виноват. А вот ваше правительство пусть заплатит нам за разрушенные дома и наших погибших братьев и сестер. Я слушал. Глаза, привыкшие к темноте, нарисовали огромную фигуру человека, который говорил практически без акцента. - Есть хочешь? - спросил он меня. - Нет. Какой там есть... - Главное, сиди тихо. Переговоры о вашем выкупе уже идут. В голове моей, конечно, была каша. Но сердце постепенно успокаивалось. Плен начался. Пока верзила говорил, а говорил он гладко и как-то убедительно, я успел рассмотреть комнату. Большая. Деревянные, дощатые полы. Длинная. Метров 20. Широкая. На улицу выходят 3 окна. Все они закрыты бумагой, но шумы сельской улицы слышны отчетливо. Со стороны, где стоит моя кровать, окон нет. До ближайшего - метров пять. На противоположной стене висит ковер. Если окна слева от меня, то справа в центре стены дверь в другую комнату. Там горит свет. Там разговаривают еще двое. Наконец, и они выходят и смотрят на меня, но по всему видно, что главный здесь вот этот большой, серьезный молодой человек. - Меня можешь называть Абдулла, - сказал он. - А меня Габдулла, - улыбаясь какой-то идиотской улыбкой, сказал второй. Может, он сказал и не "Габдулла", но мне так послышалось. Третий промолчал. Мне принесли какую-то подушку, нечто вроде тонкого матраца, и драное одеяло. Спросили, не хочу ли я в туалет. Хочу. Отстегнули наручники. Вывели в ту дверь, что справа. Это оказался коридорчик. Налево в нем дверь в кухоньку, на право - в комнатку. Там у столика, на котором стояла настольная лампа, сидели еще двое мужчин. Те же, что заходили в комнату. Меня провели дальше, к двери в прихожую. Я узнал ступеньки, по которым поднимался. Три ступеньки вниз. И сразу налево было что-то вроде слива. Мне предложили все сделать туда. А пока я делал, понял, что с конспирацией ребята не в ладах. Прямо перед моим лицом висела квитанция оплаты за свет. Я не запомнил, за какой месяц. Самое главное - на квитанции был написан адрес: улица Грейдерная, 43. Потом я еще запомню множество мелочей, по которым можно однозначно определить и село, и дом, и хозяина. На меня снова недели наручники. Потом все ушли, но дверь не закрыли. Я попытался лечь. Это оказалось не таким простым делом, когда рука прикована наручниками к перекладине кровати. Ужасно неудобно. Но улегся на правый бок. На левый, как ни крути, ложиться бесполезно. Если только лечь головой в другую сторону. Я уже подумывал, как это сделать, но железки наручников сильно звенели о перекладину. Снова заглянул старший. - Тише. Я лег. Стал придерживать кольцо наручников, чтобы не звенело. С горькой улыбкой вспомнил анекдот про висельника со своей веревкой и мылом. Попробовал тащить кисть из кольца наручников. Бахалай. Один из моих охранников ушел. Как-то через час ворочания и знакомства со своим положением я понял, что пора это положение как следует осмыслить. Ну и, натурально, начал мыслить. И домыслился до того, что у меня случилось расстройство кишечника. Попробовал успокоиться, чтобы внутри все улеглось, но ее тут-то было. Нужно было срочно выйти. - Габдулла, - тихонько позвал я. Никто не откликнулся. Я прислушался. Из-за двери доносился храп. Я позвал громче. Никаких движений. Мне показалось, что я звал Габдуллу не менее получаса. Наконец он проснулся. Я объяснил, что мне нужно. Он снял наручники, вытащил пистолет и повел меня во двор. Я думал, поведет в туалет. Чеченцы очень ревностно относятся к справлению нужды, но тот посадил меня под вишню, но принес воды в пластиковой бутылке, а когда я возвращался, помог мне помыть руки с мылом - полил из той же бутылки. Уже когда зашли, и он пристегнул меня к кровати, долго смеялся тому, как я его назвал. - Ха, Габдулла! Такого имени-то нет! - Ну, так как же тебя называть, - допытывался я. Ха-ха-ха, Габдулла! - снова веселился он, но имени так и не назвал. Пусть он так и останется Габдуллой. Утром Габдулла был один. Абдулла, тот, который большой и главный, пошел в магазин, спросив предварительно какие сигареты я курю. Габдулла произвел инвентаризацию моих вещей. Ему понравились часы - электронные, с цифровым и стрелочным циферблатами. Он сказал, что часы мне не положены и с удовольствием одел их себе на правую руку. Подошел к зеркалу. Посмотрелся. Ему понравилось. Но совсем уж он обрадовался моему диктофону со встроенным приемником. Я показал ему как им пользоваться, отчего Габдулла пришел в восторг, а я понял, что с вещами придется расстаться. О судьбе видеокамеры, лучшей супервэхаэски телекомпании "Терра", я и не спрашивал. Чтобы мне не было скучно, Габдулла дал мне рассматривать толстую, красочно иллюстрированную книгу по оружию. Чеченцы с трепетом относятся к оружию. Помню, еще во время первого посещения Чечни в 1994 году Хаваш из Ищерской рассказывал про случай в Грозном. Один чеченец с автоматом и в дупель пьяный шел ночью и постреливал направо и налево. Его забрали в милицию, которая тогда в Чечне еще существовала. Ну и, естественно, отправили в вытрезвитель. Рожок от автомата отстегнули, а сам автомат положили пьяному под голову. Разлучать чеченца с оружием нельзя. Это попахивает кровной местью. Утром, конечно, оштрафовали, но боезапас вернули. Еще более нелепый, с нашей точки зрения, случай рассказал глава администрации той же Ищерской. Тогда, осенью 1994 года, Чечня находилась в состоянии так называемого вооруженного противостояния. И вот как-то танк под управлением сторонников Автурханова прорвался на позиции дудаевцев, что стояли в Ищерской. Когда танк остановили и отобрали, (подробности захвата танка не описываю - они еще смешнее), вояк Автурханова пожюрили и отпустили на ту сторону Терека, к своим. При этом им отдали личные пистолеты, предварительно разряженные. Я ко времени пленения уже достаточно хорошо знал эти странности, поэтому к просмотру совершенно неинтересной для меня книжки отнесся уважительно. Абдулла принес из магазина "Золотую Яву". Пожалуй, это была последняя пачка из числа относительно дорогих сигарет в плену. Потом - только "Прима". Часам к 11 Габдулла сварил несъедобную похлебку. Особенно отвратительно она пахла. Пришлось съесть. Похлебка, насколько я понял, не понравилась и Абдулле. - В следующий раз я сам что-нибудь приготовлю, - как бы невзначай сказал он мне, когда принес почитать религиозную литературу. По исламу, естественно. Навряд ли сам Абдулла читал эту книгу. Это было понятно уже потому, что она оказалась научно-популярной, да еще и атеистической. Ислам в ней развенчивался, но фактура была изложена добросовестно. Читалась книжка хорошо, и в одном из мест я нашел фразу из Корана: "Освободи невинного невольника". Абдулла часто заходил в комнату, и, увидев, что я читаю книги по Корану, тихо выходил. Он оказался спортсменом. Несколько раз, когда Габдулла выводил меня в туалет, и я проходил мимо комнаты, где они располагались, я видел, как он отжимался от пола. При этом ноги его были на спинке кресла. Было видно, что он устал, пот стекал со спины на подбородок и капал на пол. Но самое интересное - он при этом шепотом считал количество отжиманий: "Четыреста двадцать два, четыреста двадцать три...". Когда я возвращался, счет перевалил за пятьсот. Как-то он зашел ко мне и стал рассказывать о своей поездке в Саудовскую Аравию. Там он был в составе религиозной чеченской делегации. "К нам подходили люди, - рассказывал он, - чтобы только потрогать нас. Они были уверены в нашей святости. Только Аллах способен помочь в борьбе за независимость от России и только таким ребятам". Надо сказать, что парень он был на редкость представительный. Во времена Дудаева служил в спецназе. Поздно вечером, когда совсем темнело, меня выводили во двор. На фоне поздних вечерних сумерек, на юге выделялась черным горная гряда. Это был Сунженский хребет. Вдоль его подножия густо светились созвездия сел. Габдулла посмеивался. - Что, Виктор, хочешь определить, где ты находишься? - Нет, - отвечал я. - В Чечне я знаю только Грозный. - Ха-ха-ха! Это Мужичи, допустим! Прикинув, где находятся Мужичи, я был склонен думать, что это они и были. Однако теперь, после появления такого интернет-инструмента, как GOOGLE, точно знаю, что был в Шалажах. Мне было разрешено медленно ходить вокруг груши. Груша была высокой, но плоды мелкие, жесткие и терпкие. Габдулла говорил, что осенью это будут огромные сочные и сладкие груши. Близко подходить к забору, отделявшему этот двор от двора соседнего дома, не разрешалось. Громко разговаривать тоже не разрешалось. Иногда Габдулла требовал, чтобы я сел на маленькую скамеечку. Такие скамеечки есть в каждом чеченском доме. Я тихо сидел. Он осторожно подходил к воротам или забору и что-то выслушивал. Во время прогулок он рассказал мне, что это дом его родственников. Когда за меня заплатят выкуп, он купит этот дом. За мою охрану он надеялся получить 20 тысяч долларов. Как-то он стал расспрашивать обо мне, и разговор зашел об английском языке. Габдулла похвастался, что знает пять языков: чеченский, русский, английский, немецкий и испанский. "Вот это да! - подумал я. - А ведь дурак дураком!" Но через несколько минут выяснилось, что по-английски он знает два слова, а по-немецки - четыре. Что-то он сказал и по-испански, но что - этого он не знал. Умственные способности Габдуллы выяснились после того, как однажды я его спросил который час. Он долгорассматривал мои часы на своей руке и, наконец, произнес: "Два, десять, пять...". Было около десяти утра. На два часа дня абсолютно не похоже. Он заметил мое недоумение и еще раз посмотрел на циферблат. Потом покрутил рукой с часами, подсунул их мне под нос и сказал: "Ну вот, сам посмотри". Было пятнадцать минут одиннадцатого. - Надо будет научиться, - сказал он. - У меня в детстве были часы. Отцовские. Потом выяснилось, что своего отца он никогда не видел. Пьющая мать бросила его, и в 12 лет он работал уборщиком и официантом в баре. Потом перевозил наркотики по Чечне. Как он справлялся с этой работой при таких умственных способностях, одному Аллаху известно. В школу Габдулла не ходил никогда. На шестые сутки плена ко мне подошел Абдулла и спросил как дела. Как успехи в деле изучения Корана и вернул мне мой православный крестик. - Ты его спрячь подальше. Это же твоя вера. Это - святое, а люди разные попадаются. Абдулла с большим уважением относился к верующим людям, даже если вера была не исламского толка. Я спросил у него про ваххабизм. - Есть тут придурки, - сказал он, - которые говорят, что жить надо только во имя Аллаха. И умирать во имя Аллаха. Но у них там концы с концами не сходятся, если начать разбираться. - Ну, если начать разбираться, - говорил я, - то и у вас не сходятся концы с концами. - В чем же? - А вот в чем: ты же сам говорил, что я ни в чем перед тобой не виноват. Так? - Так, - подтвердил Абдулла. - И, тем не менее, я в неволе. - Ты в неволе. - Можно ли меня назвать невинным невольником? - Это самое точное определение нынешнему твоему положению, - ответил Абдулла. И тогда я подсунул ему ту самую фразу из Корана: "Освободи невинного невольника". Я прочитал фразу. Он не поверил. Схватил книгу и стал читать. Я видел, как краснели его уши и щеки. Абдулла был смущен. Чтобы и дальше не показывать своего смятения, он ушел вместе с книгой. Возможно, не покажи я ему этих строчек, мой чеченский плен сложился бы по-другому. Но я считаю, что именно они заставили Абдуллу пересмотреть свое отношение к моей охране. 28 июня 1999 года, понедельник. Шел девятый день в наручниках. Разговорчивый Габдулла продолжал удивлять своим невежеством. К вечеру, когда пришел Абдулла, они долго совещались, а потом подошли ко мне. - Виктор, ты не слышал никаких подозрительных звуков ночью? - Не знаю, - отвечал я. - Если вы считаете, что на свадьбе принято постреливать из автомата, то ничего подозрительного не было. Дело в том, что ночью мимо дома несколько раз проносилась машина, как я понял, забитая пьяными мужиками, которые постреливали из личного оружия. Утром мы уже обсуждали эту тему и когда мне объяснили, что на свадьбе всегда пьяные ездят на машинах и стреляют, я был удовлетворен. - Я не знал, что стреляли, - сказал бестолковый Габдулла. Абдулла посмотрел на него с грустным отчаянием. - Как же, Габдулла, - делано изумился я, - ведь ты говорил, что все слышал? Абдулла не дал ему ответить. - Не в этом дело, - с досадой сказал он. - Тут давно крутится подозрительная машина. Очень похоже, что тебя хотят перехватить у нас. - Как это "перехватить"? - удивился я. - Очень просто. Нас повяжут или "замочат", а тебя увезут. Не думаю, что они будут держать тебя лучше. Вечером, когда Габдулла вывел меня во двор на прогулку, из дома выскочил Абдулла с пулеметом. Он сунул пулемет Габдулле и что-то сказал. Тот повел меня вглубь сада. Там велел присесть за бревнами, а сам стал пристраивать пулемет, направляя ствол в сторону дома. Появился Абдулла с автоматом. - Сидите тихо, я попытаюсь с ними поговорить, если они догадаются, что мы дома. - А если их много, Абдулла? - спросил я. - Ничего, - ответил он с улыбкой, - и не такое видали. Продержимся. Сидели мы долго. Никаких подозрительных звуков я не услышал. Спросил, можно ли покурить. Кури. Абдулла несколько раз тихо подходил к нам и снова уходил. Часа через полтора вернулись в дом. До утра никаких проблем не было. А вот рано утром Габдулла меня поднял и вывел на безлюдную улицу. Там уже ждал Абдулла. Он держал тяжелый ручной пулемет Калашникова, как настоящий Рембо. В руке у Габдуллы блестела итальянская "Беретта". На всякий случай он пристегнул наручниками мою левую руку к своей левой руке. В результате мы не смогли ни бежать, ни идти. Вышедший к перекрестку Абдулла махнул нам рукой. Мы попытались побежать, но было очевидно, что это невозможно. Остановились. Габдулла стал ходить вокруг меня, выбирая положение, в котором легче передвигаться. Такого положения не находилось. Нормально идти можно было только так, чтобы один из нас шел спиной вперед. Я видел, как смеется и подмигивает мне Абдулла. В конце концов, он прикрикнул на Габдуллу, и тот вообще снял с меня наручники. Вернее, это я снял их с него. Одной рукой он не смог их открыть. Перебежками, от перекрестка к перекрестку, мы уходили к восточной окраине села. Подошли к речке. За речкой, чуть справа взлетал минарет белой мечети. К ней подходить не стали, хотя прямо к мечети был перекинут мостик. Перешли речку в брод. Вода едва доходила до колена, хотя поток был довольно сильный. Дошли до леса и остановились, как только нас не стало видно со стороны села. Абдулла опять ушел вперед. Вернулся не скоро. - Там движение, - сказал он. - Скорее всего, нас ищут. Будем уходить. Тогда я еще не знал, что "движением" чеченцы называют всякие активные или заметные действия. "Движение" очень популярно в их лексиконе и может означать самые неожиданные вещи, вплоть до восторга. Поэтому тогда я спросил: - Кто там движется? - Федералы, - сказал он. - Будем отстреливаться. Хотя я и подозревал, что они просто играют в нападение, появление наших федеральных сил, если, конечно, они действительно появились, лично меня обрадовало больше, чем Габдуллу. Только бы и меня не "замочили" вместе с ними. - Если вдруг убьют и меня, и Абдуллу, - сказал Габдулла, - беги в село, к людям. Русские тебя наверняка убьют. Я кивнул на всякий случай и подумал, что не такой уж я дурак, чтобы бежать от своих. Когда мы услышали приближающийся звук машин и увидели сигнал Абдуллы - тот скомандовал нам отходить - я вообще был потрясен. Габдулла схватил автомат, сунул мне свою "Беретту"! Мы побежали. Критически оценив обстановку, я понял, как легко можно попасться. Габдулла, конечно дураком не притворялся. Его можно было вычислить невооруженным глазом. Но Абдулла мог отслеживать мои действия, рядом мог быть третий человек, а может быть и болше. Возможность применения оружия я оценивал как низкоэффективную. Тем более, что с "Береттой" обращаться не умел, а была ли она заряжена - не знал. Когда мы остановились, я взял пистолет за ствол и протянул Габдулле. - Габдулла, ты, наверное, ошибся? Тот широко открыл глаза, схватил пистолет и сунул в кобуру. Хорошо еще, что вспомнил, что сам мне его сунул. Рядом с кобурой на ремне висел мой диктофон. Подошел Абдулла. - Есть тут одна тропа, - сказал он. - В прошлую войну мы по ней уходили от федералов. Но идти надо точно след в след - тропа заминирована. Тропа оказалась неглубоким оврагом. Шли друг за другом: Абдулла, я и замыкающим Габдулла. Я не верил этому спектаклю и хотел только одного - побыстрее куда-нибудь прийти. Вдруг Абдулла остановился. - Смотри, - он показал влево вниз. - Вон, под лопухом. Я смотрел, но ничего не видел. Лопух, как лопух. Абдулла подошел туда, присел, приподнял лопух и показал мне жестом подойти поближе. Я подошел и только тогда увидел похожий на лепестки взрыватель противопехотной мины. - Вот так с 1996 года и лежит здесь, - сказал Абдулла. - Эта тропа была для нас тропой жизни. Когда федералы узнали о ее существовании - засыпали минами прямо с вертолетов. - Разве нельзя разминировать? - спросил я. - Кто это будет делать? - вопросом на вопрос ответил Абдулла. - Федералам - не надо. Они в леса не суются. А чеченцев не заставишь. - Но ведь здесь могут бегать дети! - Могут, - с горечью в голосе сказал Абдулла. Я шел уже значительно осторожнее и действительно след в след. Вышли на опушку леса. Дальше было поле, за которым снова был виден лес. Можно поле обойти по лесу, но тогда нужно было делать крюк, километров в пять. В это время с той стороны поля к нам пришел тот третий, которого я видел еще в первый день. Спокойный, выдержанный. Абдулла ему что-то рассказывал по-чеченски. Тот слушал внимательно, иногда усмехаясь. Когда Абдулла стал упоминать противопехотные мины, человек начал вертеть указательным пальцем у виска. Кстати, эти и многие другие слова, те, которые начисто отсутствуют в чеченском языке, были заимствованы из русского, поэтому иногда можно догадаться, о чем идет речь. Прямо по полю мы дошли до какого-то оврага. Туда нужно было спускаться, а стены оврага почти отвесные. Тут и выяснилось, что я был гораздо лучше их подготовлен. Я прыгнул и спустился практически без проблем. Габдулла покатился кубарем и застрял в корнях бука. Диктофон слетел у него с пояса и грохнулся о камень прямо у моих ног. Вдребезги. Впрочем, Габдулла все же собрал все осколки в надежде починить.
По оврагу мы шли не долго. Остановились на поляне. Абдулла нарезал веток орешника и соорудил себе нечто вроде лежанки. Две крупные ветки - вдоль туловища, мелкие - поперек. Лежать можно, но только очень смирно. Иначе - лежанка расползается под тобой. Под весом Абдуллы все разъехалось очень быстро. Он нарубил веток еще и стал перевязывать их лыком, которое драл с того же орешника. Получилось. Я тоже пристроился у камешка. - Смотри, не вздумай бежать! - Абдулла говорил строго, но слегка улыбаясь. В это время тот третий, которого, как я уже услышал, звали Рамзаном, ушел в деревню, чтобы там пристроить меня на ночь. Ждали долго. Оказалось, что Габдулла, который должен был взять поесть, вместо пирожков взял дрожжевое тесто. Чтобы его запечь, костер разжигать не стали, дабы не демаскировать себя. Накрутили в ладонях шарики, расплющили их в лепешки и разложили на солнце. Есть эту гадость так никто и не стал. Рамзан пришел только к вечеру. Сказал, что никто меня не берет. Нужно возвращаться. Пошли прямо по полям. Абдулла по пути рассказывал, как летом 1995 года воевал здесь с российскими войсками. - Вон там, - показывал он, - стояли федералы. Артиллерия била очень плотно. Нам действительно попадались воронки от снарядов, а иногда и от авиабомб. Но меня больше интересовало то, где мы сейчас находимся. То место, где мы шли, было значительно выше местности к северу. Там отчетливо просматривался Сунженский хребет, села у его подножия и факелы попутного газа нефтяных месторождений. Когда мы шли по одной из проселочных дорог, вдали появилась повозка с двумя людьми и небольшой копной сена. Абдулла тут же приказал мне молчать, взять рука в руку за спиной, как будто он меня поймал и сопровождает. Конечно, моя круглая русская рожа сильно не вписывалась в окружающую действительность и должна была вызывать хотя бы вопросы. Рамзан пошел впереди, Габдулла почти вровень со мной, чуть отставая. Абдулла замыкал процессию с пулеметом наперевес. Когда повозка подъехала ближе, я увидел, что рядом с нею, держа вожжи, идет старик. Наверное, моего возраста или помладше. Для них, в свои 44 года, я выглядел тридцатилетним. На повозке сидела девушка, лет пятнадцати. Когда мы почти поравнялись, мужчина что-то сказал девушке. Та повернула голову в мою сторону. Я заметил ненавидящий взгляд. Проезжая мимо, девушка плюнула в мою сторону, но попала в Габдуллу. Надо было видеть, как он взвился и заорал. Рамзан с Абдуллой смеялись, а Габдулла подбежал к повозке и, видимо, стал требовать от девушки, чтобы та вытерла ему слюну на рубашке. Но та только отвернулась, а Габдулла получил вожжами от мужика, который еще и сказал ему что-то. Габдулла сразу успокоился, хватанул охапку травы с повозки и стал тереть ею левый рукав рубашки чуть пониже локтя. К деревне подошли поздно вечером. В то же место, откуда уходили, к мечети. Рамзан ушел в село на разведку. Примерно через час на той стороне реки остановились две машины. Мы снова вброд перешли речку и добрались до них. На машинах и приехали к дому Габдуллы. Никто и не думал завязывать мне глаза, хотя, пока ехали, заставили наклонить голову. Но это, скорее, для того, чтобы никто из встречных людей не увидел меня. Я был вновь пристегнут к кровати. Дали поесть. Так во всем мокром и заснул, думая что все закончилось. Но не прошло и часа, меня разбудили, отстегнули наручники от кровати, одели на обе руки, нахлобучили на глаза черную вязаную шапочку и посадили в машину. Везли не долго. Снова калитка, сад и дом. Заставили снять обувь. Я почувствовал, что вокруг много людей. Я стоял в центре. - Снимите с него шапочку, - сказал кто-то из них. Шапочку сняли. Я стоял на веранде дома. Тускло светила лампочка, ватт на 30. Вокруг стояли человек 12 - 15. - Виктор, ну как тебе новое жилище? - спросил один из них. Теперь-то я знаю, что это был Ильман Бараев. Остальные молчали. Я не понимал, что он имел в виду и сдержанно озирался. - Полезай туда, Виктор, - сказал мне парень с совершенно нормальным взглядом. Только теперь я увидел прямо под ногами щель в полу. Попробовал туда спуститься. Не получилось. Тогда парень отстегнул мне наручники с одной руки. Я полез в подпол. Когда голова была уже на уровне пола, кто-то пихнул ее туда ногой. Кто-то сказал: "Не надо". Внизу я огляделся и понял, что "новый дом" значительно хуже старого. Вокруг были бетонные, монолитные стены фундамента - ячейка полтора на два метра и метр в высоту. Широкие доски пола веранды, ставшие для меня потолком, были плотно пригнаны друг к другу. Одна из них была вырезана и стала люком. Ко мне спустился, как потом я понял, Муслим - он же Иван. Пристегнул вторую часть наручников к витому металлическому тросу, длиной около метра, а его - к скобе какой-то большой железки в дальнем от люка углу подпола. На бетонный пол был брошен пучок соломы. - Расправишь солому, - ляжешь, - с этими словами Иван вылез и закрыл крышку. Я долго адаптировался к темноте. На веранде свет не выключили и через некоторое время смог осмотреться. В щели между полом и той его частью, что была крышкой, проникал свет. Благо, что и лампочка веранды была как раз над тем местом, где находился этот мой "дом-схрон". Было ужасно душно. Приглядевшись, понял, что железяка у меня в головах, к которой я и был пристегнут, - это двигатель от машины. Скорее всего, от ЗИЛа. Некоторую свободу действий я все же имел. Мог свободно сидеть на полу, а вот присесть на корточки удавалось с трудом - упирался головой и плечами в доски пола. Попробовал расправить под собой солому, но ее оказалось так мало, что она даже не прикрывала бетон. Уже через полчаса почувствовал удушье. Пришлось снять жилетку с одной руки и плеча. Попробовал пристроить ее под голову. Получилось. Потом заснул и спал в каком-то бреду. Было еще темно, когда люк приоткрылся, и мне бросили засаленную подушку и некое подобие одеяла. Подушку я использовал по назначению, а одеяло, оказавшееся старым пальто, пристроил под себя. Стало помягче. Утром заглянул хозяин. Опустил мне еду и предупредил, что малую нужду я должен отправлять в пластиковые бутылки с пробками, а уж если большую, то подадут ведро. Так начался мой второй этап жизни в плену. 29 июня 1999 года, вторник. Утром оказалось, что в подвале есть старые газеты. Они были частично оборваны, частично засалены, но местами их можно было читать. К моему большому удивлению, я обнаружил на единственной ступеньке в подпол мои часы. Видимо Абдулла, чтобы остаться чистым перед Аллахом, велел Габдулле вернуть мне их. Там же, в подвале, я впервые взялся вести календарь. Стал подсчитывать дни и, как потом выяснится, один день потерял. Почему-то я посчитал, что нас захватили не 19 июня, а 20-го. Тщательно все подсчитав, я сделал отметки на стене подвала. Хотя бы в чем-то навел порядок. На второй день хозяин спустил мне вместе с едой маленькую скамеечку. На нее можно было присесть, когда ешь. Голова, правда, все равно упиралась в потолок, но зато можно было распрямить ноги. Левая рука моя при этом была вытянута влево. Только на это и хватало метрового троса. Все попытки придвинуть двигатель поближе к люку ничем не увенчались. Со скамеечкой стало значительно удобнее читать, ведь свет проникал практически вертикально узкими пучками. Я сидел на табуретке и двигал газету под лучом света. Вот когда я по достоинству оценил способ верстки газетных полос, разбитых на узкие колонки текста. Очень удобно читать заложникам в чеченских подвалах. В частности, спасибо АиФ. Один из номеров я прочитал от корки до корки. Но вот какой именно номер, я не запомнил. Тогда, конечно, запоминал специально и даже решил, что на свободе обязательно отыщу этот номер. На память. Но потом пришлось запоминать куда более серьезные вещи. Я размышлял о своем освобождении. Прошло уже достаточно времени, чтобы нас хватились. Вот только на что рассчитывают чеченцы, понять не мог. Уезжая из Самары, я оставил жене с дочерью 300 рублей. Остальные три тысячи семьсот из четырех тысяч, выданных мне телекомпанией "Терра", едва хватало на дорогу. Полторы тысячи, что у меня было на билет до Самары, забрал Габдулла. Абдулла объяснил, что они пойдут на сигареты и питание. Я рассматривал на стене паука, который жил здесь еще до меня. Тот плел паутину, а я распутывал мысли. На стене в неровностях бетона иногда проступали фигуры. В одной из них я вдруг узнал свое лицо. Потом проступила число 45. Сразу же я подумал, что это знак того, что 45 лет отмечу на свободе. А потом ужаснулся: вдруг это означает то, что в 45 лет меня освободят? До 8 декабря было еще полгода и я, конечно, загрустил. Но, в конце концов, погрязнув в мистике, решил, что так можно и умом тронуться. Стал вспоминать физику. Сразу записать формулы не удалось. Давно не записывал. Пришлось выводить заново, благо ручка у меня была. На полях АиФ приравнял комптоновскую длину волны к гравитационному радиусу и одну за другой вывел все основные характеристики критического объекта - фотона со свойствами черной дыры. Объекта, который теряет возможность перемещаться в пространстве. Только спустя 5 лет я узнаю, что Витька Корухов, мой приятель из Новосибирска, подойдет к этой проблеме с точки зрения философии и блестяще докажет, что непрерывное движение вообще невозможно. А потом защитит и кандидатскую, и докторскую на этом деле. Когда я закончил аспирантуру, в институте философии и права СО РАН Новосибирска, и уже прошла предзащита, вся жизнь моя перевернулась. Мои предприятия по изготовлению медицинских лазеров рухнули. Менеджеры знали уже все ходы и выходы, но не хотели кормить физиков, которых тогда работало человек 80. Это по стране, а в Самаре только я и Олег Борисов. На новеньком, только что купленном "Запорожце" я ездил по ночам за таксиста. А потому что днем перед "Запорожцем" никто и руки не поднимал. Ночью, когда садились и понимали куда сели, все как один удивлялись: - Вот это да! "Запорожец"! Первый раз в "Запорожце"! Потом подмечали, что есть куда протянуть ноги. И вообще, давали денег больше, чем договаривались. Этим семья и жила полгода, пока "Запор" не угнали. Конечно, ни о какой защите, да еще в Новосибирске, не могло быть и речи. Именно тогда Лешка Разлацкий и позвал меня в "Самарскую Газету" заместителем ответственного секретаря, то есть Лешки. И вот, когда мне было уже 38 лет, я впервые попал в журналистику. И попал по большому счету. А теперь, кажется, еще и влип. На третий день к вечеру загремела гроза. Было ужасно душно. Я задыхался. Ночью стало просто невыносимо. Давило сердце, я дышал чаще и не мог надышаться. Тихонько позвал хозяина. Тот долго ворчал, когда пришел, но, взглянув на меня, принес блок вентиляторов от ЭВМ "Минск-32". Я их сразу узнал. Блок он поставил углом с крышкой и включил. Я сразу же почувствовал прилив свежего воздуха. Сел прямо под вентилятор, но только через час смог нормально соображать. Понял, что основательно измучился. Сидя там, и уснул. Уже, видимо, во сне, переполз на место и даже прикрылся, чтобы не простыть. А проснулся опять от духоты. Вентилятор убрали, крышку закрыли, и все началось сначала: сердце, воздуха не хватает, перебираюсь под крышку, пытаюсь дышать через щели. Когда принесли завтрак, видок у меня был не очень. Хозяин опять перепугался и принес вентилятор. Конечно, я его понимаю: кто бы ни пришел в дом, первым вопросом было бы: "Что это ты подпол проветриваешь?" Но мой чеченец оказался из догадливых. На отверстие в полу он поставил пустую коробку из-под холодильника с открытым низом. Потом я его попросил снять с коробки и верх, потому что она закрывала свет и не давала проветривать подвал. Вентилятор под коробкой постоянно работал, и я пришел в себя окончательно. Теперь я мог еще и выглядывать из подпола, поскольку был заслонен коробкой. Сквозь щели в ней мне удалось как следует разглядеть помещение. Веранда была полукруглой. До порога наружной двери было метра четыре. Слева от нее стояло нечто похожее на стол с ящиками под столешницей, еще левее - вход во внутренние помещения дома. Наружная дверь вела в сад. До забора и улицы было не далеко. Это я определил по звукам проезжавших там иногда машин. Именно тогда я впервые и всерьез стал готовиться к побегу. Хотя, не припомню и минуты, когда бы об этом забыл. Но тогда еще мои мысли не до конца оформились, и я еще надеялся на чудесное освобождение. Картонная коробка из-под холодильника была скреплена медными скрепками, одна из которых и упала мне на голову. Повертел ее в руках и решил применить. Сделал маленький крючок и стал им пробовать открыть наручники. Не прошло и десяти минут, как наручники удалось открыть. Я порадовался, снова одел их и опять открыл. Открыл практически сразу же. В этом деле надо уловить систему. Сел к свету и посмотрел, что же там открывается. Оказалось - все просто. Надо чуть отпустить собачку, которая захлопывается в зубчиках наручников. Я научился определять ее на ощупь и довел технику съема до совершенства. На радостях снял наручники с левой руки, снял с нее же жилетку. Потом о ней, и о том, что она должна быть на руке, совсем забыл. Медную проволочку надежно спрятал в моторе. Когда принесли поесть, хозяин долго меня разглядывал и не понимал в чем дело. И я не понимал, что это он так на меня смотрит. И вдруг понял, что синяя жилетка всегда болталась на руке. Теперь ее там нет. Сердце ушло в пятки. А вдруг заметит? Но не заметил. Как только он ушел, я тут же достал проволочку, расстегнул наручники, и надел на левую руку жилетку. И очень правильно сделал. Не успел я поесть, хозяин и охранник пришли с фонариком. - Ну-ка, натяни трос, - велел хозяин. Я натянул. Жилетка болталась на тросе. Луч фонарика выхватил именно это место, там, где трос проходил сквозь отверстие в жилетке для руки. Хозяин взглянул на охранника. Тот только пожал плечами, мол, все нормально. Хорошо, что они не заставили меня одеть жилетку. Этого бы я сделать не смог. Я продел трос в отверстие для правой руки. На пятый день отсидки в этом каменном мешке я понял, что зарастаю грязью. Решил постирать трусы. Налил в поллитровую баночке воды и запихнул их туда. Пожамкал и увидел страшную картину: вода стала такой мутной и грязной, что не пропускала свет. Отжал трусы, сменил воду, повторил процедуру - тот же результат. Третья попытка ничего не изменила. От трусов дурно пахло и они не сохли. Через сутки я их одел, чтобы высохли на мне. 2 июля 1999 года, пятница. С утра очень хотелось курить, но об этом я даже и не заикался. Ко мне заглянул хозяин. Сделав страшное лицо, сказал: - Сиди тихо! Сегодня в соседнем доме похороны. Не вздумай чего предпринять! Я ведь не один. Тут еще трое охранников. Я только кивал головой. Хозяина я не видел почти сутки. Еду мне приносили мальчишки. Один, как я догадался, сын хозяина. Еще двоих он специально привел посмотреть на меня. Между тем, от постоянной духоты у меня стала все чаще болеть голова. Раньше такое бывало, но только оттого, что перерабатывал и мало спал. Теперь - просто от духоты. Мне пришлось просить лекарства. В доме их не было. И вообще, я подозревал, что хозяин хочет поскорее избавиться от меня. А в глубине души я надеялся, что может быть, переговоры уже идут и о чем-нибудь они там договорились. Заканчивалась вторая неделя моего пребывания в подполе. Никаких лекарств, конечно, не дали. Голова как-то прошла сама собой. 4 июля 1999 года, воскресенье. Днем ко мне спустился охранник Иван. Стал снимать замок, чтобы освободить трос. Сразу ему этого сделать не удалось. Он попросил у хозяина кувалду и попросту сбил замок. Потом вежливо попросил меня идти за ним. Мы вошли в дверь, которая вела с веранды внутрь дома, а потом зашли в первую комнату налево. Комната метров двадцать квадратной площади. Окно одно. Во двор. У окна - батарея отопления и матрац. Я сел на матрац, а охранник пристегнул трос к трубе батареи. Поинтересовался, удобно ли мне. Спасибо, очень удобно. Он принес книгу. Детектив начала 20 века. Я с жадностью начал читать. Очень приятным оказалось отвлечься от всего того, что меня окружает. Ближе к вечеру вместе с Иваном пришел человек. Встали в дверях, о чем-то тихо говорили. Потом ушли. После душного подполья я отдыхал. И надеялся, что этот человек пришел проверять мое состояние, а скоро заберет меня на обмен. Читал я до позднего вечера. Когда на улице стало совсем темно, вместе с охранником пришли двое. С меня сняли наручники, но тут же надели другие, так что руки оказались застегнутыми за спиной. Вывели из дому и втолкнули в "Ниву", велев лечь на заднее сиденье вниз лицом. Было ужасно неудобно. Минут через пять я по запаху понял, что выехали в поле. * * *Продолжение можно прочитать здесь http://artofwar.ru/p/petrow_w_e/
Схема путешествия с Абдуллой и Габдуллой
Глухонемой оператор Петров на развалинах рескома снимает бандитов
Ответов пока нет.
Комментàрии
|
