Шутки Пушкина

Документальный детектив от Валерия Кузнечикова Как рассекречен таинственный подполковник И.Л.П. «Загадки Пушкина», окончание 1-й главы

 

  ДОКУМЕНТАЛЬНО- ДОСТОВЕРНЫЙ  ДЕТЕКТИВ 

 

                 ОТ  ВАЛЕРИЯ  КУЗНЕЧИКОВА

 

            ПОДПОЛКОВНИК  И.Л.П.- КТО  ОН?

                (окончание  первой  главы)

 

Служба Липранди в качестве военного разведчика при шта­бе русских войск в Бессарабии позволяет ему много разъезжать. В декабре 1821 года к нему присоединяется Пушкин. Вместе они одиннадцать дней путешествуют по Бессарабии, посещают места, где отбывал некогда ссылку Овидий, места, где во вре­мена русско-шведской войны шли бои.

Через месяц, в январе 1822 года, они вновь вместе едут в Тирасполь и Бендеры, пытаются разыскать могилу Мазепы, встречаются с 135-летним казаком Искрой, который сто с лиш­ним лет назад видел шведского короля Карла XII в его лагере под Бендерами.

Такие тесные отношения приводили исследователей, в том числе и Гроссмана, к выводу, что «Липранди искренне любил Пушкина... История их близости непререкаемо свидетельству­ет о глубоком внимании и нежной опеке старшего друга над его юным сотоварищем, которого он приобщает к своему житей­скому опыту и научной культуре...»

Другие исследователи-пушкинисты (П.Садиков, Н.Эйдельман, Б.Мейлах, Ю.Курочкин) приходили к совершенно иному мнению: Липранди никогда не был искренним в своих отноше­ниях с поэтом. А в своих мемуарах явно пытается умалить бун­тарские настроения Пушкина, принизить значение его связей с декабристами.

Вскоре Липранди стал важной фигурой в штабе русских войск в Бессарабии. Приобретает авторитет лучшего знатока Молдавии, славянских государств, подвластных Турции, а так­же самой Турецкой империи.

Получая специальные кредиты на агентурную работу, Лип­ранди засылает своих людей на турецкую территорию, заводит важные знакомства и связи среди турецких вельмож, подкупа­ет некоторых из них. Одновременно скупает восточные книги и рукописи, пополняя свою библиотеку. Внимательно изучает фольклор, турецкий этикет, сербскую кухню.

И тут важно заметить, что эта «разведывательная сторона» деятельности подполковника ни у кого из его круга сослуживцев, знакомых не встречает осуждения. Профессия военного разведчи­ка так же обычна, как и любая другая военная специальность.

Кстати, в данный период и в той же 2-й русской армии во­енной разведкой короткое время занимался и П.И.Пестель. Впрочем, как мы увидим в следующей главе нашего повество­вания, А.С.Пушкин все же  не склонен был впоследствии идеа­лизировать, при всем уважении к личности Пестеля, именно эту сторону его деятельности.

Да, действительно, по установившейся практике, военный разведыватель, посылаемый с секретным поручением того типа, которое получил Пестель, имел обязанность и право собирать нужные сведения любыми средствами. И, добавим,  подавать их порой так, как это нужно самому разведывателю... Понятно, что знавшие об этой секретной стороне жизни Липранди офицеры не только не осуждали его, но и всецело доверяли Ивану Петровичу. Об этом лучше всего свидетельствует то обстоятельство, что и Липранди, и его брат Павел были при­няты в члены тайного общества. Вот как писал об этом декаб­рист С.Волконский: «В полку Липранди приобрел уважение, любовь своих товарищей и доверенность начальников» и «в уважение его передовых мыслей и убеждений» был принят в ячейку декабристов".

Позже Липранди всячески открещивался от этого факта, утверждая, что никогда не был членом тайного общества. Но свидетельства современников опровергают совершенно опреде­ленно эти его слова. В одном из доносов, поступивших к на­чальству, было указано: «16 дивизию называют орловщиной... Пушкин ругает публично и даже в кофейных домах не только военное начальство, но даже и правительство... Липранди гово­рит часовым, у него стоящим: «не утаивайте от меня, кто вас обидел, я тотчас доведу до дивизионного командира. Я ваш за­щитник. Молите Бога за него и за меня. Мы вас в обиду не дадим...»

А командир одной из дивизий, расположенных в Бессара­бии, генерал С.Желтухин писал о Липранди- заговорщике, ко­торый не скрывал, что «в коротких связях и переписке был с Муравьевым-Апостолом» и «кричал громко, что один Орлов достоин звания генерала, а то все дрянь в России».

.Об образе мыслей Липранди в этот период свидетельствует и Пушкин. В январе 1822 года он вручает отправляющемуся в Петербург Липранди письмо, адресованное П.Вяземскому:

«Липранди берется доставить тебе мою прозу. Ты, я думаю, видел его в Варшаве. Он мне добрый приятель и (верная порука за честь и ум) нелюбим нашим правительством, и, в свою оче­редь, не любит его».

Так что есть все основания полагать: Иван Петрович и впрямь высказывал вслух антиправительственные мысли. По всей ве­роятности его недовольство было следствием ущемленного са­молюбия (перевод из Парижа в Кишинев, опала). Рядом с убеж­денными противниками власти (Раевский, Пушкин, Пестель, Орлов) оказывались и случайные люди. «В это время,- вспо­минал декабрист И.Д.Якушкин, - свободное выражение мыс­лей было принадлежностью не только всякого порядочного че­ловека, но и всякого, кто хотел казаться порядочным человеком.»

Впрочем, выражаемое внешне недовольство правительством подтолкнуло Липранди к конкретному шагу. Он пишет рапорт о желании стать в ряды волонтеров народной итальянской ар­мии, боровшейся за освобождение от австрийского ига. Гово­рит приятелям о неудовлетворении жизнью, о стремлении по­кинуть Россию и уехать в Италию, Грецию или даже в Южную Америку сражаться на стороне восставших (в духе Байрона). Но в заграничном паспорте ему отказывают. Его ходатайство «принято как дерзость». И Иван Петрович принужден был по­кинуть военную службу.

В отставку Липранди выходит в ноябре 1822 года в чине полковника «с мундиром» и поступает на службу чиновником особых поручений при графе Воронцове в Одессе.

Когда восстание декабристов было разгромлено, бывший член Союза Благоденствия Комаров на допросе называет имя Лип­ранди как активного члена Южного общества. Следует арест, этапирование в Петербург, где Липранди «сидел в одной каме­ре вместе с Грибоедовым». Однако эта деталь в биографии Ивана Петровича нуждается в существенных уточнениях.

Грибоедов после ареста, как известно, содержался с 11 фев­раля по 2 июня 1826 года на главной гауптвахте. Она «была местом, через которое проходил целый поток заключенных пе­ред помещением их в Петропавловскую крепость». Как вспо­минает декабрист Д.И.Завалишин, это была вовсе не камера, а «сначала одна только длинная комната вроде залы, которая ранее служила приемной начальника штаба... и с небольшой прихожей... и в ней поместили меня и Грибоедова».

Итак, вовсе не «камера». Кроме того, режим содержания задержанных был здесь настолько далек от тюремного, что пред­ставляется даже странным с точки зрения следственной прак­тики, что, естественно, поразило самого Липранди:

«Невозможно описать впечатления той неожиданности, ко­торою был поражен: открывается дверь, в передней два моло­дых солдата учебного карабинерского полка без боевой амуни­ции; из прихожей- стеклянная дверь, через нее я вижу несколько человек около стола за самоваром, и все это во вто­ром часу пополуночи меня поразило».

Однако спустя месяц с небольшим Липранди был освобож­ден и вместе с аттестатом «о непричастности» в виде компенса­ции за арест получает годовое жалование полковника. Возвра­щается в феврале 1826 года в Одессу и здесь вновь развивает бурную деятельность военного разведчика и пребывает, по его словам, «в счастливейшем состоянии, в котором был при от­крытии кампании» (готовится война с Турцией).

В начале войны проявляет Иван Петрович просто-таки неза­урядную активность. Смело и умело рискует. Перед началом военных действий он выезжает в принадлежащий туркам Бу­харест, добывает ценную разведывательную информацию. Ему рекомендуют вернуться, поскольку война вот-вот начнется, но он еще четыре месяца находится во вражеском стане. В него трижды стреляют. Ему удается подкупить почти всех крупных турецких чиновников и, благодаря этому, скопировать многие секретные бумаги.

Когда военные действия начались, Липранди занят по «квартирмейской части», то есть добывает провиант и фураж для 2-й русской армии, «на всех языках допрашивает» пленных сер­бов, болгар, албанцев, организует партизанский отряд, возглав ляет его и ведет на штурм турецкой крепости.

«Война 1828-1829 г.г. - считает Н.Эйдельман, - оконча­тельно примиряет Липранди с властью. Этот перелом происхо­дит в обычном для таких переломов возрасте:35-40 лет. В этом возрасте гибнут многие поэты и в последний раз меняются убеждения».

Он ревностно служит, много пишет, считается глубоким те­оретиком и опытнейшим практиком военной разведки.

В 1841 году министром внутренних дел становится Л.Пе­ровский. Ему рекомендовали Липранди как толкового, знаю­щего чиновника, и летом того же 1841 года Иван Петрович переезжает в Петербург, становится действительным статским советником и чиновником особых поручений при Перовском.

 Версию о провокационной роли Липранди в деле декабрис­тов впервые выдвинули П.Щеголев и С.Шпицер. В своих вос­поминаниях, повторим, Липранди очень искусно обходил мол­чанием вопрос о его участии в тайном обществе. На этом основании П.Щеголев делает вывод, что «загадка молчания или даже отрицания того, что было, объясняется, если примем во внимание последующую деятельность Липранди, а также неяс­ное сообщение Н.Алексеева Пушкину от 30 октября 1826 года: «Липранди тебе кланяется, живет по-прежнему здесь открыто, и, как другой Калиостро, Бог знает, откуда берет деньги.»

Напомним, что это сообщение очень сходно с описанием об­раза жизни Сильвио.

Украинский историк А.Ф.Возный обратил внимание в своей работе «Петрашевский и царская тайная полиция» на то, что исследователи до сего времени так и не осмыслили факт: еще задолго до выступления декабристов была разгромлена киши­невская ячейка Южного общества «Зеленая книга», и что в ее ликвидации 1 февраля 1822 года и в аресте В.Ф.Раевского не­посредственно участвовал младший брат Липранди - Павел Петрович, также член общества. Именно он на обыске распоря­жался, давал указания, где и что искать".

О предстоящем обыске, как известно, Раевского предупре­дил Пушкин, случайно услышавший разговор генералов Инзо­ва и Сабанеева. Это дало возможность Раевскому уничтожить ряд компрометирующих бумаг.

Обращает на себя внимание и такая любопытная деталь: Липранди, вслух громко превозносивший Орлова и Раевского, в беседе с Н.И.Тургеневым объяснял провал кишиневской ячей­ки «неблагоразумием» Орлова, а Раевского характеризовал как «болтуна». Но позже, в своих воспоминаниях, Липранди уже умалчивает об этих своих «подозрениях»: деятельный агент III отделения в прошлом как раз принадлежал к числу активней­ших агентов Орлова в армии.

И еще такое наблюдение: Липранди пытался приписать Пушкину нелестный отзыв о Пестеле. Иван Петрович созна­тельно путает хорошо известные ему номера полков, даты... В воспоминаниях Липранди содержится явная мистификация, умышленная подмена лиц. Он, возможно, был осведомителем царской охранки, и именно он мог сыграть столь роковую роль в судьбе декабристов. Ему доверяли, общались с ним.

Как теперь доказано (все тем же А.Ф.Возным), лжет Лип­ранди и в автобиографии, говоря о близком знакомстве с Видоком и активном сотрудничестве с ним.

Однако ближе к финалу провокаторской деятельности Лип­ранди - к «делу Петрашевского».

7 апреля 1849 года М.В.Петрашевский провозгласил свой знаменитый тост, завершавшийся призывом к революционно­му действию: «Мы осудили на смерть настоящий быт обществен­ный, надо приговор нам исполнить!» Слушал этот тост и Антонелли - тайный полицейский агент, подосланный и внедренный в кружок петрашевцев Иваном Петровичем Липранди...

Теперь, когда читателю хорошо видны основные вехи биог­рафии И.П.Липранди, естественно возникает вопрос: кто же такой (как личность) Иван Петрович? Можно ответить очень ко­ротко, одним, много вбирающим в себя словом. Игрок! Не карь­ерист (для него это определение слишком узко), а именно Игрок! Игрок смелый и расчетливый, талантливый и беспринципный. Азартный (как в картах Пушкин или ближайший его друг Павел Воинович Нащокин), но отнюдь не «невольник чести». Липранди часто на карту ставил все: и собственную карьеру, и самое жизнь, и, без всякого зазрения совести,- чужую карьеру, и чужую жизнь. Это был политический шулер высокого класса.

Но в том-то все и дело, что ко времени написания «Выстре­ла» Пушкин смотрит на своего Липранди- Сильвио как на ро­мантического героя,хотя при этом и мало его идеализируя. Но самое поразительное то, что образ Сильвио - это образ игрока. И не по внешним только признакам. Вспомним сцену конфликта за карточным столом между Сильвио и молодым поручиком. И далее:

«Мы не сомневались в последствиях и полагали нового това­рища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции.»

Но Сильвио от поединка уклоняется. Великолепный стре­лок, опытный дуэлянт, он не желает рисковать совершенно, ибо главная его игра впереди...

И все-таки он рискует. Но чем? В глазах офицеров - людей чести - самым главным. Своей репутацией! Он и тут игрок, расчетливый, злопамятный и... смелый. И, пожалуй, нет более убедительного доказательства, что образ Сильвио Пушкин пи­сал именно с Липранди.

Но неужели же Александр Сергеевич так и не понял самую потаенную, глубинную суть своего близкого кишиневского зна­комого?

Вот письмо Пушкина в Бухарест к Н.С.Алексееву от 26 де­кабре 1830 года: «Пиши мне, мой милый, о тех местах, где ты скучаешь... о Пульхерии, о Стамо, о Худобашеве, об Инзове, об Липранди, словом, обо всех близких моему воспоминанию жен­щинах и мужчинах, живых и мертвых». И далее самое для нас главное:

«Пребывание мое в Бессарабии доселе не оставило никаких следов, ни поэтических, ни прозаических. Дай срок - надеюсь, что когда-нибудь ты увидишь, что ничто мною не забыто.» А, между тем, «Выстрел» уже написан 14 октября. Но вот более раннее письмо все к тому же Н.С.Алексееву из Пскова в Кишинев, 1 декабря 1826 года: «Липранди обнимаю дружески, жалею, что в разные времена съездили мы на счет казенный и не соткнулись где-нибудь». На что намекает Алек­сандр Сергеевич? Да на общую - его и Липранди - связь с событиями 14 декабря 1825 года. И Липранди, и Пушкин были допрашиваемы по делу декабристов, только один в Петербурге Следственным комитетом, а другой в Москве царем Николаем I. Оба ехали, сопровождаемые фельдъегерем.

Отсюда, несомненно, и концовка «Выстрела». «Сказывают, что Сильвио во время возмущения Александра Ипсиланти предводительствовал отрядом этеристов и был убит в сражении при Скулянах».

Знает Пушкин и помнит рапорт Липранди с просьбой разре­шить ему уехать, чтобы стать в ряды волонтеров. Не убей автор своего романтического героя под Скулянами, быть бы Сильвио членом тайного общества, в которое, несомненно, входил И.П.Липранди. И, очень может быть, что входил именно как осведомитель-провокатор. Но болдинской осенью 1830-го такая мысль Александра Сергеевича еще не посещает.

И все-таки Пушкин - человек очень проницательный. Обратим внимание на эту вот запись (из программы записок), сделанную Александром Сергеевичем осенью 1833 года.

«Кишинев. - Приезд мой из Кавказа и Крыму - Орлов - Ипсиланти - Каменка - Фонт. - Греческая революция - Липранди - 12 год - mort de  femme- le renegat - Паша арзрумской». Непонятное тут слово Фонт, давно и, видимо, пра­вильно расшифровано как Фонтан (Бахчисарайский). Без труда переводится с французского, сделанная Пушкиным вверху стро­ки вставка: Липранди - 12 год - смерть его жены- ренегат.

Иван Петрович, по-видимому, очень любил свою жену, рано ушедшую из жизни. В память о ней он соорудил в Кишиневе маленькую часовенку, где проводил в горьком одиночестве до­лгие часы. Эта потеря любимого близкого человека, по мнению Пушкина (что легко допустить, если следовать простой логике его короткой пунктирной записи), и надломила Липранди, сде­лав его одиноким, озлобленным, не верящим в высшую спра­ведливость человеком, не любящим и презирающим людской род игроком. Ведь слово ренегат несомненно относится не к Паше арзрумскому, а именно к Липранди!

Но, подчеркнем еще раз, всю эту эволюцию личности Лип­ранди Пушкин увидит, поймет позже, уже после выхода в свет «Повестей Белкина». А сама дальнейшая судьба И.П.Липранди только подтвердит немалую прозорливость Александра Сер­геевича...

                            *          *          *